заявила, что хотела бы сегодня услышать «Марш Буденного», который ее Борис Давидович в 1920 году слышал в 1-й конармии в исполнении самого Покрасса.
— Малая, — предложил Бирюк, — объяви через громкоговоритель, что хочешь услышать в этот вечер «Марш Буденного» — песню для всех наших поколений.
— Бирюк, — сказала Малая, — ты сформулировал так, что добавлять нечего: остается только повторить по радио, чтобы услышал весь двор.
Когда все динамики во дворе голосом Клавы Ивановны объявили, что бабушки и дедушки, представители старшего поколения, просят исполнить для них «Марш Буденного», со всех сторон послышались десятки возгласов, которые оповестили, что не только наши бабушки и дедушки, а все, начиная с тех, кто помнит революцию и Гражданскую войну, до теперешних октябрят и пионеров, всегда хотели и были готовы с утра до вечера слушать «Марш Буденного» — кусок нашей истории, которого никто на свете у нас никогда не отнимет.
Мальчики, с пластмассовыми саблями в руках, носились по двору с гиканьем и выпевали своими пионерскими голосами на самой высокой ноте:
У Клавы Ивановны на глазах стояли слезы, она сказала Андрею Петровичу:
— Бирюк, Адя и его ребята так сыграли «Марш Буденного», что надо было записать на пластинку или магнитофон, чтобы Семен Михайлович и композитор Покрасс сами могли послушать своими ушами. Сегодня у нас был настоящий праздник песни.
— Да, Малая, — подтвердил Бирюк, — не просто праздник, а фестиваль песни: оц-тоц-первертоц, бабушка здорова! А наша Лизочка Граник, скажу тебе, готовая эстрадная певица. Помню, испуганная евреечка с крестиком, гадкий утенок, не отходила от тети Тоси, а теперь прямо принцесса. Малая, придет время — позаботимся о сироте, чтоб могла иметь свой угол.
У Ади было хорошее настроение. Попрощался со своими ребятами, Лизу пригласил на чай к тете Ане, у которой всегда наготове скатерть-самобранка.
— Адя, ты очень хочешь, чтоб я пришла с тобой? Если очень, — сказала Лиза, — идем.
Когда вошли, поздоровались, Лиза обратилась к Аде:
— Адя, познакомь меня со своим папой. Я знаю, что твоего папу зовут Иван Анемподистович…
— А вы, — сказал Адин папа, — Елизавета Ефимовна Граник. Вот и познакомились. Лиза, вы прекрасно пели. У вас есть учитель?
Есть, ответила Лиза, указала пальцем на Адю и засмеялась:
— Он учитель. Учитель-мучитель. Подобрал меня на витаминном заводе, где вел музыкальный кружок. В последние два года я училась в вечерней школе, а днем работала на упаковке витаминов.
— Школу окончила, — сообщил Адя, — есть аттестат зрелости. К нему — серебряная медаль. Зачислена в медин. Хочет учиться на эскулапа.
— Радий Иванович, — обратился Лапидис к сыну, — почему держал в тайне?
— Елизавета Ефимовна, — кивнул Адя в сторону Лизочки, — запрещали предавать огласке. Так и маялся знанием, коего нельзя казать на людях. Всегдашняя юдоль иудея. Ты, батя, грек, а сын твой — иудей. Надо брать во внимание. А Елизавета Ефимовна подалась в православные. Тоже параллакс. Ничего, поправимо. Поправим.
— Адя, — Анна Моисеевна ласково хлопнула ладонью по спине, — не строй из себя присяжного дурачка, как будто из кукольного балагана на Привозе.
Адя сказал, что не строит: когда Лиза рядом, прямо мистика какая-то, всегда само собой получается.
— Если так, — пожала плечами Лиза, — я могу уйти.
— Ну, Лиза, Лизочка, — схватилась тетя Аня, на лице был настоящий испуг, — он же просто шутит!
Адя рассмеялся первый, за ним Лиза, теперь видно было, что вдвоем хорошо разыграли веселый дуэт.
Хозяйка поставила на стол бутылку рябиновой и графинчик с вишневкой. Иван Анемподистович сказал, по такому случаю хорошо бы коньячку. Анна Моисеевна вынула из буфета болгарскую «Плиску» и молдавский «Фо-кушор».
— Как сказал бы наш артиллерист майор Бирюк, — пошутил Иван Анемподистович, — батарея, к бою!
Себе и гостье тетя Аня хотела налить вишневки, но Лиза попросила, чтобы ей, как и Аде, Иван Анемподистович налил коньяку.
Лиза первая, получилась для хозяев полная неожиданность, подняла стопку и громко, голос чуть дрогнул или просто почудилось, сказала:
— За вас, Иван Анемподистович, за Адиного отца, который вернулся живой и невредимый! И чтоб больше никогда не повторилось.
Тетя Аня выпила свою вишневку, поставила рюмку на стол, закрыла лицо обеими руками и так, не отнимая рук, поднялась и вышла в другую комнату.
— Анна Моисеевна, — крикнул вдогонку Лапидис, — возвращайся быстрей, а то гости подумают, что не устраивает компания.
Через несколько минут хозяйка вернулась с улыбкой, извинилась, сказала, не надо обращать внимания, просто у бабы немножко расшатались нервы, а на самом деле, засмеялась Аня, все хорошо, прекрасная маркиза!
Иван Анемподистович сделал обоим, сыну и Лизе, комплимент по поводу оркестра, который всем очень понравился, люди говорили, сюрприз и настоящий для них подарок, но старый одесский репертуар лучше было ограничить одной песней, «Семь сорок», которую разрешили петь на эстраде Леониду Утесову, а остальные могут вызвать осложнения в горкоме-обкоме.
— А я, батя, — лихо, с вызовом сказал Адя, — положил на них с прибором!
Гости объявили, что хотят пройтись по Ришельевс-кой, по Дерибасовской, женщины на прощанье обнялись, поцеловались, отец пожал сыну руку, хотел прижать к себе, но Адя уклонился и помахал рукой: чао!
Сначала шли молча. Когда пересекали Александровские садики, было светло, луна висела неподалеку, где-то над портом, над Ланжероном, Лиза вдруг остановилась, взяла Адю за руки, прижалась всем телом и заговорила быстро, торопливо, было впечатление — не хватает воздуху:
— Адя! Адя, мне страшно, я боюсь за тебя! Папа из лагеря, Иосиф, муж тети Ани, умер в лагере, мой папа перерезал себе горло. Адя, я боюсь за тебя, мне страшно!
— Лиза! Елизавета! — сказал Адя. — Возьми себя в руки и не выдумывай.
— Адя, ребята, которые были с тобой в одной компании, рассказывали, как в песне «Широка страна моя родная» ты переиначил слова, и по смыслу получилось все наоборот:
Адя расхохотался, обнял Лизочку, стал целовать в губы, в щеки, в глаза, она увертывалась,
