во дворе всегда найдется кто-нибудь, чтоб мог присмотреть, если понадобится. Катерина Чеперуха откликнулась первая, она готова хоть сейчас, но майор Бирюк приказал женщинам, пусть соберут минимум вещей, необходимых пациенту для больницы, велел санитару принести носилки, через пять минут все было готово, мадам Малая, когда принесли носилки, опять заартачилась, пришлось укладывать чуть не силой.
Санитар встал у носилок сзади, майор Бирюк велел Ионе, пусть возьмет с головы, а сам расположился сбоку, чтобы в случае надобности подхватить.
Больную отвезли в Сталинскую райбольницу, на углу Троицкой и Карла Маркса, по-старому Екатерининской. В приемном покое дежурный врач, молодая блондинка, большие серые глаза, на голове крахмальная шапочка, внимательно осмотрела, спросила, на что больная жалуется, мадам Малая ответила, у нее одна жалоба, она хотела, чтобы оставили дома, а ее насильно уложили и привезли сюда.
Доктор велела закрыть глаза, нажала пальцами на веки, больная невольно застонала, доктор удивилась, неужели так больно, вынула из халата булавку, сделала несколько уколов в лоб, подбородок, потом в пальцы рук и ног, всякий раз, укалывая, задавала вопрос, чувствует ли больная укол и есть ли разница, Клава Ивановна отвечала, что укол чувствует, а есть ли разница, сказать не может: то кажется, что есть, то кажется, что нет.
Хорошо, сказала доктор, пусть больная полежит, она сейчас вернется.
Сейчас, как рассчитывала доктор, не получилось, прошло хороших полчаса, пока вернулась и привела с собой еще одного доктора, по лицу чем-то напоминал Ланду. Доктор держал в руках никелированный молоточек, внимательно посмотрел в глаза, поднес молоточек больной к носу, провел несколько раз направо, налево и велел следить взглядом. Клава Ивановна просила, не так быстро, она не успевает поворачивать глаза. Доктор сказал, наоборот, это он поворачивается так, что в Древнем Риме его назвали бы Кунктатор-Медлитель, как ихнего генерала Фабия, который прославился своей медлительностью, когда один семит, по имени Ганнибал, из африканского города Карфагена, стоял у ворот Рима и кричал своим гортанным голосом: «Эй, римляне, посмотрите налево, посмотрите направо: везде я, Ганнибал, со своими слонами!»
Повторяя команду, какую Ганнибал давал римлянам, чтобы смотрели налево и направо, доктор убыстрял движение молоточка, и Клава Ивановна невольно следила, как будто команда относилась к ней. Доктор похвалил, назвал молодцом и сказал, если бы у всех наших людей были такие рефлексы, можно было бы закрыть все больницы. Общество с такими рефлексами, сказал доктор, не нуждается в больницах.
— О, — обрадовалась Клава Ивановна, — когда приехала скорая помощь, я говорила то же самое: я не хочу в больницу, я полежу у себя дома — и все пройдет.
Доктор велел Клаве Ивановне присесть, опустить ноги на пол, взял за руку, слегка ударил молоточком по локтю, потом ударил по коленкам, руки и ноги дергались в ответ, было немного смешно и забавно, Клава Ивановна засмеялась, доктор сказал, рефлексы как у молодой девушки, пока не успела еще истрепать себе нервы, и дал свое заключение: прямых показаний к госпитализации нет, щадящий режим в домашних условиях.
Клава Ивановна, когда услышала, первым делом потребовала книгу жадоб и предложений. Доктор спросил, что больная хочет написать: жадобу или предложение? Больная ответила, она не хочет писать ни то ни другое — она хочет написать благодарность. Доктор указал пальцем вверх:
— Благодарить надо его, а доктору достаточно сказать спасибо.
— Ах, доктор, — зажмурилась Клава Ивановна, в уголках выступили слезы, — вы так похожи на нашего доктора Ланду, что просто душа болит. Но, слава Богу, мы ждем его уже не сегодня завтра домой. Вы, наверно, слышали радио: Берия дал приказ всех докторов освободить и вернуть домой.
— Да, — сказал доктор, веселое выражение вдруг сошло с лица, как будто совсем другой человек, — всех, за исключением тех, которые уже вернулись домой.
Клава Ивановна сначала не поняла, кого доктор имеет в виду, потому что приказ товарища Берии первый раз передавали сегодня утром, а приказ есть приказ: без приказа из тюрьмы не выпускают и не освобождают. Но тут же мелькнула догадка, что доктор имел в виду не дом, где люди живут, а совсем другой дом, про какой уместно было бы слышать от покойной Сони Граник или Тоси Хомицкой, которые готовы были день и ночь торчать в синагоге и церкви, но не от интеллигентного человека, которому советская власть дала высшее образование.
— Доктор, — улыбнулась мадам Малая, — спасибо за внимание и заботу, но перед уходом я хотела бы, чтобы вы мне ответили на один вопрос. Первый раз вы сказали, кого надо благодарить, и показали пальцем в небо. Нетрудно было догадаться, кого. Но можно было подумать: это просто так, шутка. А второй раз, когда вы сказали про арестованных докторов, что некоторые из них уже навсегда вернулись домой, то есть на тот свет, это тоже была шутка? А если не шутка, так объясните, доктор, чтобы мы вас поняли, какой смысл вы имели в виду. Доктор покачал головой:
— Я не сказал, навсегда вернулись домой. Я сказал: вернулись домой. Но вы поняли как надо. Именно этот смысл я имел в виду.
— У профессора Вациса, — сказала доктор, которая до этой минуты стояла молча и не вмешивалась в разговор, — арестовали двоюродного брата, профессора Шмульяна, уролога. Он не дождался приказа товарища Берии. Семья получила извещение.
— Вы сами видели, своими глазами? — Клава Ивановна рывком поднялась, забыла, что доктор предписал ей покой и щадящий режим, схватилась обеими руками за голову. — Боже мой, если это правда, значит, с нашим Ландой тоже могло случиться…
Клава Ивановна не договорила, внезапно закружилась голова, упала на подушку, и тут же ее вырвало.
Няня принесла влажную тряпку, стряхнула рвоту в урильник, немного попало на края, няня смела ребром ладони, сложила тряпку, чтоб снаружи была чистая сторона, вытерла руки, сказала, она помнит больную, зимой приходила в терапию, к одному пациенту, говорили, партийная шишка, лежал в отдельной палате, помер. А теперь сама…
— Няня, — перебил профессор Вацис, — спасибо, можете идти.
Клава Ивановна лежала с закрытыми глазами, лицо было бледное, веки как будто припорошены землей, профессор Вацис сказал, нет худа без добра, кажется, готовы были поторопиться, придется повременить. Надо отвезти в палату.
Доктор покачала головой: в палатах ни одной свободной койки.
— Пусть поставят койку у меня в кабинете, — сказал профессор Вацис.
Клава Ивановна открыла глаза:
— Где я? Я хочу домой. Отпустите меня домой. Доктор, — Клава Ивановна обратилась к профессору Вацису, поманила пальцем, — наклонитесь ко мне: я хочу сказать вам что-то на ухо.
— Голубушка, — профессор Вацис похлопал больную по плечу, — лежите спокойно. Вы слишком близко принимаете все к сердцу. Поберегите себя.
— Доктор, — опять поманила пальцем Клава Ивановна, — я хочу вам сказать по секрету: когда вернется наш Ланда, я познакомлю вас, и вы будете первые друзья. Хорошие люди должны дружить между собой.
Для Клавы Ивановны нашли в конце коридора, где был тупик, хорошее, спокойное место. Пациент мог случайно, по ошибке, забрести сюда, а так ходить было незачем, только санитарки в углу, в фанерном шкафу, который пристроили к стене, держали здесь свое хозяйство: метлу, швабру, ведро, половую тряпку.
Мадам Малая сказала, пусть ей сейчас предложат место в самой лучшей палате, она ни за что не согласилась бы поменяться. Обещали дать еще тумбочку, чтоб больная могла держать свою чашку, мыло, зубную щетку, гребешок и разные мелочи, а пока Клава Ивановна положила все под подушку, только чашку поставила под кровать, задвинула поглубже, чтобы случайно, когда проходят мимо, не наступили ногой.
Приведя все в порядок, Клава Ивановна задумалась, перед глазами встал как будто живой, только сегодня утром виделись, Дегтярь, повернулся как-то боком, было впечатление, чем-то недоволен и отворачивается, Клава Ивановна пыталась зайти с другой стороны, чтобы видеть лицо, сообщила новость, какую сегодня утром передавали по радио, что докторов арестовали неправильно и Ланда возвращается
