Хустиниана, не знаю, что стало бы со мной в эти месяцы. Теперь она моя лучшая подруга и самая преданная союзница. И так будет всегда. У меня нет этих идиотских предрассудков столичной публики в отношении слуг.
Донья Лукреция уже собиралась поведать пасынку историю о почтенной Фелисии де Галлахер, которая строго-настрого запрещала своему шоферу, громадному негру в синей униформе, пить воду во время работы, опасаясь, что он, подчиняясь требованиям своего организма, отправится искать туалет, а ее бросит посреди кишащей воришками улицы. Но воздержалась, решив, что столь интимные подробности ребенку ни к чему.
– Тебе налить еще чаю? Тосты – просто объедение, – льстиво заметил Фончито. – Знаешь, я бываю по-настоящему счастливым, только когда мне удается сбежать из академии и прийти сюда.
– Не дело пропускать столько занятий. Если ты и вправду хочешь стать знаменитым художником, тебе нужно много учиться.
Всякий раз, обращаясь с Фончито как с ребенком, каким он и был на самом деле, донья Лукреция чувствовала себя неловко. Когда она пыталась говорить с мальчишкой как со взрослым, становилось еще хуже.
– Как по-твоему, мамочка, Хустиниана красивая?
– Пожалуй, да. Она типичная перуанка, смуглая, живая. Надо полагать, это девушка не одно сердце разбила и еще разобьет.
– А папа когда-нибудь говорил, что она красивая?
– Не говорил, насколько я помню. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так. Но ты куда красивее Хуститы, ты вообще самая красивая, – объявил мальчик. И тут же смутился: – Я зря это сказал? Ты не рассердилась?
Донья Лукреция поспешно опустила глаза: сын Ригоберто не должен был заметить, как она взволнована. Неужто дьявол-искуситель взялся за старое? Возможно, пора схватить его за ухо и вышвырнуть из дома навсегда? Но Фончито, судя по всему, благополучно забыл, о чем говорил только что, и теперь сосредоточенно копался в своем ранце. Отыскать нужную вещь оказалось непросто.
– Посмотри-ка. – Мальчик протянул донье Лукреции небольшую фотографию, вырезанную из газеты. – Шиле в детстве. Как ты думаешь, он на меня похож?
С фотографии на донью Лукрецию смотрел худой, коротко остриженный подросток с тонкими чертами, одетый в темный костюм, сшитый по моде начала века, с розой в петлице; рубашку с жестко накрахмаленным воротником украшал галстук-бабочка, который, казалось, вот-вот его задушит.
– Ни капельки, – сказала она. – Вы совершенно не похожи.
– Рядом на фотографии его сестры, Гертруда и Мелани. Младшая, беленькая, и есть знаменитая Герти.
– А чем она знаменита? – поинтересовалась донья Лукреция, ощутив легкое беспокойство. Впереди определенно лежало минное поле.
– Как это чем? – Фончито театрально всплеснул руками, изображая крайнюю степень изумления. – Разве ты не знаешь? Она позировала ему для самых знаменитых ню.
– Да? – Беспокойство доньи Лукреции стремительно возрастало. – А ты, как я вижу, хорошо изучил творчество Эгона Шиле.
– Я прочел о нем все, что нашел в папиной библиотеке. Сотни женщин позировали ему обнаженными. Школьницы, уличные девки, его любовница Валли. Потом еще жена Эдит и свояченица Адель.
– Ну хорошо. – Донья Лукреция посмотрела на часы. – По-моему, тебе пора домой, Фончито.
– Знаешь, Эдит и Адель иногда позировали вдвоем, – продолжал мальчик, пропустив ее реплику мимо ушей. – И Валли тоже, когда они жили в деревеньке под названием Крумау. Голая, вместе со школьницами. Скандал был чудовищный.
– Ничего удивительного, если там и вправду были школьницы, – заметила донья Лукреция. – А теперь беги домой, а то уже темнеет. Не дай бог, Ригоберто позвонит в академию и узнает, что ты прогуливаешь.
– Но весь этот скандал был форменной несправедливостью, – горячо заявил мальчик. – Шиле настоящий художник, он нуждался во вдохновении. Разве он не создавал подлинных шедевров? Что плохого в том, чтобы заставлять натурщиц раздеваться?
– Нужно отнести чашки на кухню. – Донья Лукреция поднялась на ноги. – Захвати блюдца и хлебницу, Фончито.
Торопливо смахнув со стола крошки, мальчик послушно двинулся вслед за мачехой. Однако сдаваться он не собирался.
– Что ж, надо признать, что кое с кем из натурщиц он действительно проделывал разные штучки, – сообщил Фончито уже в коридоре. – Например, с кузиной Аделью. Но только не с Герти, не с родной сестрой, правда же, а?
Чашки на подносе, который несла донья Лукреция, пустились в пляс. У маленького негодяя была невыносимая привычка сводить любой разговор на скользкие темы.
– Разумеется, нет, – нехотя отозвалась донья Лукреция. – Ну конечно нет, что за дикость.
Мачеха и пасынок вошли в маленькую кухню, заставленную зеркальными шкафчиками. Все вокруг сияло чистотой. Хустиниана с любопытством уставилась на хозяйку и Фончито. На ее смуглом личике играла хитрая улыбка.
– С Герти, быть может, и нет, а с кузиной точно, – продолжал Фончито. – Адель сама в этом призналась, когда Эгон Шиле уже умер. Так в книгах написано. Хотя, в принципе, он мог проделывать эти штучки с обеими сестрами. И прекрасно, если так он обретал вдохновение.
– Это кто такой молодец? – живо поинтересовалась горничная. Она забрала у хозяйки чашки и сложила
