Внезапно наступила тишина, все посмотрели на Александру. Она вынужденно рассмеялась.
— Может, мы так и поступим. А сюда тогда переведем Грома. Как ты думаешь, ему понравится твоя кровать, Роб?
Мальчик прикусил губу.
— Наверное, нет. — Он умоляюще посмотрел на сестру. — Но это чудесное место, Алли.
— Да, — согласилась она, — просто очень плохо, что сарай не подходит к нашему дому.
Драмм промолчал. Постройка подходящего дома не очень сказалась бы на его финансовом положении, но это было бы слишком. Перестройка сарая — одно, а покупка молодой женщине нового дома — совсем другое. Он нахмурился. Александра была права. Слишком тонкая грань разделяла то, что здешние люди сочли бы за его потакание собственным прихотям, и то, чем, по их мнению, девушка расплачивалась за дорогие подарки.
— Но твой дом — историческое место, Роб, — сказал граф. — Сейчас с каждым годом строят все меньше домов, крытых соломой. Историческая ценность не сравнится с современной.
— Да уж, — иронически заметила Александра. — В современных домах жить гораздо скучнее. Люди там теряют забавную возможность разбить себе лоб, если забудут вовремя наклониться, спускаясь или поднимаясь по лестнице. Но уют того стоит. Мы согреваемся двумя поленьями в очаге, так зачем нам пространство, где можно было бы повернуться? Для этого нужно лишь выйти из дома. Кроме того, горожане не имеют удовольствия жить среди природы, как наши предки. Жильцы в современных домах, может быть, видят ласточек под карнизом, но сомневаюсь, что у них под крышей живут уховертки и мыши, и, конечно, они лишены радости каждый год перестилать крышу, чтобы там не заводилась прочая гадость. Что не имеет значения, поскольку прочая гадость с удовольствием живет в наших славных исторических стенах.
Драмм усмехнулся. Она говорит об этом с юмором. Но его улыбка исчезла, когда девушка продолжила.
— История имеет ценность, а прогресс несет комфорт, — задумчиво проговорила она. — И все же… — Александра посмотрела в окно на огромный новый сарай. — Теперь мы роскошествуем, имея и то и другое, правда? Нам повезло. Большая пристройка к сараю, абсолютно чистая и светлая. К нашему маленькому крытому соломой домику. Благодарю вас, милорд. — И она присела в реверансе, слишком глубоком.
Граф посмотрел в окно, потом на хозяйку. Она говорила с сарказмом, но было ясно, что она права. Сарай не подходил к дому. Они совершенно не сочетались. Дом казался жалким, а сарай рядом с домом смотрелся утрированно. Словно кто-то переборщил с идеей или с деньгами. Домик представлял из себя простое жилище, может быть, ему многого не хватало, зато в нем было свое очарование. Теперь картина имела неуравновешенный и незаконченный вид. Драмм оказал услугу себе, а не хозяйке домика, когда перестроил ее собственность под свои нужды.
— Сарай со временем постареет, — сказал он, поморщившись от того, как глупо это прозвучало.
— Совершенно верно, — со скрытой иронией произнесла Александра.
— Простите, — тихо произнес Драмм. — Вы должны знать, что я всего-навсего пытался отблагодарить вас.
Она вздохнула.
— Да, спасибо. Я уверена, что со временем все это приобретет более приемлемый вид. Я посажу там цветы, мы привыкнем. Но пожалуйста, больше никаких подарков. Мы приняли вас, потому что вы нуждались в помощи. Каждый поступил бы так же. Вы отплатите нам, если побыстрее выздоровеете.
— После чего сяду на свою лошадь и уеду? — спросил он со слабой улыбкой. — Сразу, как только смогу. Доктор, у меня с головой все в порядке, с глазами тоже. Почему бы не разрешить мне уехать?
— Я уже говорил, — ответил доктор. — Может быть, через три недели. Ни днем раньше. Если вы, конечно, не хотите до конца жизни ходить с палочкой.
Драмм не понял, чей вздох был глубже — его, Александры, мальчиков или миссис Тук. Только мальчики и миссис Тук вздохнули с облегчением.
Вечером Александра пришла в комнату Драмма, неся поднос с ужином. Она дожидалась, пока он посмотрит в ее сторону, но не входила. Граф снова сидел в кресле, тоскливо глядя в окно. На коленях лежал журнал, на столе — письма, которые он написал. Его комната? Его стол? Девушку удивили собственные мысли. Он настолько завладел комнатой, что можно было только гадать, сможет ли она когда-нибудь снова считать ее своей.
Но когда-нибудь он уйдет, только неясно, исчезнет ли так же быстро ощущение его присутствия. От воспоминания о мистере Гаскойне оказалось легко избавиться. В его комнате было так пусто и холодно, что девушке стоило только приобрести несколько милых вещиц, чтобы рассеять его дух. Но граф Драммонд заполнил комнату умными словами и смехом. Его труднее будет забыть.
— Можно войти? — спросила Александра, когда он поднял голову.
— Входите, садитесь, останьтесь, говорите — делайте все, что хочется, — сказал он. — Я мучаюсь от угрызений совести и одиночества. Вы можете излечить и то и другое.
Она поставила поднос.
— Думаю, в первом виновата я, и поэтому пришла, чтобы извиниться. Но не понимаю, как вы можете страдать от второго. Я отнеслась к вашему подарку без благодарности, простите меня. Но одиночество? Ваши слуги и мои домочадцы бывают здесь так часто, что я не знаю, как вам хватает времени подумать о чем-нибудь, а не то что изнывать от одиночества.
— Разговор разговору рознь, моя дорогая, — произнес он, поднимая крышку с блюда и вдыхая пар. — Пирог с мясом — божественно. — И, не сводя с нее понимающих глаз, продолжал: — Мальчики развлекают меня, и я пытаюсь научить их тому, что они не могут узнать сами. Миссис Тук очень милая дама, но, боюсь, мое положение заставляет ее яснее видеть свое собственное. Думаю, это ее печалит. Граймз никогда не переходит границу между хозяином и слугой. Это хорошо для него, но плохо для меня в моей теперешней ситуации. Ройс и Бердок, слуги, могут поговорить о лошадях и о военных воспоминаниях. Вы — единственная, с кем я могу говорить обо всем и кто понимает все с полуслова.
— Разве? — смеясь, спросила она. — Вы меня перехваливаете, милорд, как сказали бы мальчики. Мне нравятся более правдивые комплименты. Что я знаю о Лондоне? О Европе? Об обществе и его обычаях?
— Большинство людей в Лондоне не читают так много, как вы. Кроме того, вы цените хорошую шутку и не позволяете моему титулу затмить в ваших глазах все остальное. Многие слишком серьезно воспринимают мое положение. — Он скорчил гримасу. — Вот мой отец, например. Поймите меня правильно. Я английский аристократ и счастлив, что помогал справиться с Наполеоном, потому что меня не радует картина, когда знати отрубают головы на улицах Парижа или Лондона. Прославить свое имя — самое важное для мужчины, но это не приносит добра его душе. Поэтому хорошо, когда кто-то останавливает меня, если я становлюсь слишком деспотичным. Или пытается остановить, — с сожалением сказал Драмм, снова выглядывая в окно. Он вздохнул. — Красивый сарай. Для какого-нибудь другого места. Вы были правы. Я думаю, может быть, покрыть его соломой?
— Нет! — быстро сказала она. — Слишком сложно будет потом поддерживать его в порядке. Со временем все утрясется. Не беспокойтесь.
— Я не буду беспокоиться, если успокоитесь вы. — Он искренне смотрел на нее, не отводя глаз.
Через несколько недель граф уедет отсюда и навряд ли потом вспомнит о ее существовании, но сейчас смотрел так, словно ее прощение было для него самым главным в жизни. Интересно, осознает ли он свою власть. Александра мысленно рассмеялась. Конечно, да. Этот взгляд — часть игры.
— Прекрасно, — ответила девушка, размышляя, как бы сменить тему разговора, чтобы он перестал так пристально ее разглядывать.
Александре было гораздо лучше, когда граф не смотрел на нее. Если бы они просто разговаривали и ей удавалось избегать сияющего лазурного пламени его глаз, тогда по рукам не бегали бы мурашки от удовольствия, и она не ощущала бы покалывания в шее, а сердце билось бы ровно. Что было бы гораздо лучше для всех, подумала девушка и, желая переменить тему, спросила Драмма, как долго, по его мнению, еще продержится бедный старый сумасшедший король Георг.
Они проговорили до тех пор, пока не пришла пора зажигать лампы и кормить домочадцев ужином. Перекусив, Александра поднялась к себе пригладить волосы и приготовиться к тому, что стало для нее
