воспитание социальные службы, зато любили почесать языками насчет ее матери с друзьями и знакомыми, которые приходили поглазеть на Мэри. Всех их она ненавидела.
И больше всех — свою мать. За предательство, за то, что мать так мало о ней думала и готова была пожертвовать всем ради мужчины и ничем — ради дочери. Вспоминая, чем она сама пожертвовала ради мамы, Мэри чувствовала себя еще более униженной. К четырнадцати годам она наконец поняла и то, о чем должна была догадаться уже давно: мама ее никогда не любила. Раньше она сама себе старалась внушить, что из любви мама делает с ней все это — сажает в подвал, бьет и сует в рот ложки «смирения». Однако это было не так — мама наслаждалась, мучая ее, и презирала ее, а за спиной смеялась над ней.
Поэтому Мэри решила взять из дома только один предмет. Ей дали час на то, чтобы обойти дом и отобрать на память какие-нибудь вещицы, остальное решено было продать вместе с квартирой. Она бродила по комнатам, и в памяти всплывали картины: папа в кресле с очками на носу, погрузившийся в чтение газеты; мама за туалетным столиком, наряжающаяся для приема гостей; она сама, зашмыгнувшая в кухню ухватить что-нибудь съедобное. Картины былого мелькали перед ней, словно в каком-то безумном калейдоскопе, и она почувствовала, как из желудка поднимается волна. Она кинулась в туалет, и ее вырвало вонючей, горькой тоской, от едкого запаха заслезились глаза. Хлюпая носом, она отерла рот, села спиной к стене и заплакала, уткнувшись лицом в колени.
Покидая квартиру, она уносила с собой одну-единственную вещь. Голубую шкатулку, полную смирения.
~~~
Никто не возражал, когда он сказал, что хочет взять свободный день. Айна только пробормотала что- то вроде «давно пора» и отменила всех назначенных на прием пациентов.
Никлас ползал по полу, гоняясь за Альбином, который носился по комнате как заведенный, все еще одетый в пижамку, хотя часы показывали уже первый час пополудни. Но не беда! Такой уж сегодня день. Он и сам все еще был в майке и тренировочных штанах, в которых спал ночью. Альбин хохотал так, как Никлас никогда раньше не слышал, и отец принимался ползать еще быстрей и еще больше шалить с сыном.
Сжалось сердце при мысли, что он не может вспомнить ни одного раза, когда бы он вот так ползал на полу с Сарой. Он же был так занят, так преисполнен сознанием собственной значительности и мыслями о том, что ему надо сделать и чего он хочет достичь! С каким-то высокомерием он считал, что все эти игры и прочая ерунда — дело Шарлотты и она отлично с этим справляется. Но тут Никлас впервые задумался — не прогадал ли он?
Внезапно его осенила новая мысль, которая заставила его замереть и перевести дух. Он не знал любимой игры Сары! Не знал, какую передачу она предпочитала смотреть, каким карандашом больше любила рисовать — синим или красным, какие уроки в школе ей особенно нравились, какую книжку она любила слушать перед сном. Он не знал о своей дочери ничего из того, что важно, совершенно ничего. С таким же успехом Сара могла быть соседской девочкой. Он знал только то, что она трудный ребенок, что она упряма и агрессивна. Что она обижала младшего братика, разбрасывала свои вещи по квартире и дралась в школе с одноклассниками. Но ведь все это — не сама Сара. Это лишь то, что она делала.
От этой мучительной мысли Никлас скорчился на полу. Он опоздал узнать свою дочь! Ее больше нет.
Альбин словно почувствовал: что-то не так. Он вдруг перестал кричать, подполз к Никласу и прикорнул рядом, как зверек. Так они и лежали вместе на полу.
Через несколько минут раздался звонок в дверь. Никлас вздрогнул, а Альбин беспокойно оглянулся.
— Не бойся, там ничего страшного, — утешил его Никлас. — Просто какой-нибудь дядя или тетя пришли за чем-нибудь.
С ребенком на руках он пошел открывать и увидел на крыльце Патрика, а за ним каких-то незнакомых людей.
— Что вам опять? — спросил он устало.
— У нас ордер на обыск, — ответил Патрик и протянул в доказательство какой-то документ.
— Вы же здесь уже были, — удивился Никлас, одновременно просматривая бумагу. Дочитав до середины, он округлившимися глазами с недоумением взглянул на Патрика. — Что за черт! Покушение на убийство Стига Флорина? Вы что, шутите?
Но Патрик не засмеялся:
— К сожалению, это так. Сейчас он находится на лечении по поводу отравления мышьяком. Он едва не умер сегодня ночью.
— Отравление мышьяком? — глуповато переспросил Никлас. — Но как…
Он все еще не понимал происходящего и стоял в дверях, заслоняя проход.
— В этом мы сейчас и собираемся разобраться. Так что будьте добры впустить нас в дом.
Не говоря ни слова, Никлас отошел в сторону. Люди, явившиеся с Патриком, взяли свои сумки и снаряжение и со строгим выражением на лицах вошли за ним.
Патрик остался с Никласом в прихожей и, немного поколебавшись, сообщил:
— У нас также есть разрешение на вскрытие могилы Леннарта. Там уже приступили к работе.
Никлас чуть не разинул рот. Все происходившее казалось таким невероятным, что он вообще перестал что-либо понимать.
— Почему? Что такое? Кто? — еле вымолвил он, запинаясь.
— Сейчас мы не можем всего объяснить, но у нас есть немало оснований предполагать, что он тоже был отравлен. Хотя, в отличие от Стига, ему не повезло с установлением истинного диагноза, — добавил Патрик хмуро. — А теперь я буду очень благодарен, если вы не станете мешать и дадите специалистам спокойно закончить их работу.
И, не дожидаясь ответа, Патрик вышел из дома.
Не зная, куда приткнуться, Никлас направился в кухню и сел там с Альбином на руках. Потом он усадил малыша в детский стульчик и сунул ему бутерброд, чтобы не капризничал. Голова Никласа гудела от нахлынувших вопросов.
Мартин знобко ежился: полицейская куртка плохо защищала от резкого холодного ветра, который дул на кладбище, а вдобавок вскоре зарядил мелкий дождь.
Все это мероприятие вызывало у него отвращение. Ему всего несколько раз довелось побывать даже на похоронах, а зрелище того, как из земли поднимают гроб, вместо того чтобы его опускать, вызывало такое же странное чувство, как если бы ему пришлось смотреть фильм задом наперед. Он понимал, почему Патрик на этот раз попросил присутствовать его: сам Патрик уже наблюдал однажды за такой процедурой всего несколько месяцев назад, и одного раза человеку хватит на всю оставшуюся жизнь. Как бы в подтверждение своих слов он услышал, как один из могильщиков бурчит себе под нос:
— У вас там в участке, похоже, придумали новый вид спорта: проверять, сколько мужиков можно откопать за самое короткое время.
Мартин ничего не ответил, но подумал, что в обозримом будущем, наверное, лучше не направлять больше прокурору такие запросы.
К нему подошел Турбьёрн Рюд и встал рядом. Он тоже не удержался от комментариев:
— Пожалуй, во Фьельбаке начнут опускать гробы на резиновых лентах. Чтобы легче было вытаскивать по первому требованию.
Мартин невольно усмехнулся, несмотря на мало располагающую к этому обстановку, а когда зазвонил телефон Турбьёрна, оба еле удержались от смеха.
— Да, Рюд слушает.
Выслушав собеседника, он опустил трубку и сказал Мартину:
— Они вошли в дом Флоринов. Мы отправили сюда троих, а туда двоих. Теперь, может быть, придется перегруппироваться.
