Энти громко засмеялась, и смех отогнал воспоминания. Когда же она невзначай коснулась висевшей у нее на шее нитки жемчуга, ее смех сделался еще громче, а воспоминания отступили окончательно.
– Может, вы, Энти, расскажете нам, что вас так развеселило? – спросила Септембер, подходя к ее креслу и присаживаясь на подлокотник.
– И рада бы, деточка, да не могу. Это глубоко личное. Но я скажу нечто другое: мы сами выстраивали наши судьбы и обогатили собственное существование тем, что всегда следовали своим желаниям, никогда не бежали от приключений, если таковые выпадали на нашу долю, короче, старались жить моментом и принимали все последствия такого решения – и хорошие, и дурные. Мы все любили Оливию и в большом перед ней долгу. Прежде всего потому, что она наиболее последовательно воплощала в реальность наши общие теоретические построения о жизни и о том, что надо беззаветно – и душой, и телом – отдаваться тому, кого любишь. Нам следует признать: мы, в общем, такие же, как она, а стало быть, можем совершить аналогичную ошибку, то есть нечаянно, не желая того, лишить кого-нибудь жизни. Но это не значит, что мы не должны себя любить. Бедняжка Оливия! Если бы она любила себя чуть больше, возможно, ей не пришла бы в голову мысль совершить подобный акт насилия.
Маргарет поднялась со стула, прошла по комнате и встала рядом с Анжеликой и Невиллом. На душе у нее пели птицы. Похоже, в ее жизни наметился крутой поворот: она обрела наконец мужчину, которого полюбила. А ведь она мечтала об этом всегда, просто до сих пор мужчины ей попадались не те.
Невилл был покорен и очарован Маргарет. Хотя он вовсе не стремился к тому, чтобы об этом знали все окружающие, по его взгляду было нетрудно догадаться, какие чувства он испытывал к этой женщине.
Анжелика не сомневалась, что будет любить Невилла до конца своих дней, но одновременно испытывала несказанное облегчение при мысли о том, что у нее хватило мужества уступить этого человека женщине, которую он любил. Она знала, что они оба могут обрести счастье только рядом друг с другом. Вообще-то это не было жертвой с ее стороны: она собиралась всерьез заняться своей карьерой, и ее больше устраивали необременительные связи, ублажавшие тело, но не затрагивавшие душу.
– Скажи, что с нами происходит? – прошептала она на ухо Маргарет. – Все, абсолютно все стало с ног на голову. На нас обрушиваются одно за другим события, к которым мы не готовы. Ну да ладно… Я не против, если ты объявишь о своем намерении создать с Невиллом семью.
– Ты всегда была удивительно великодушна, Анжелика. – Маргарет с чувством поцеловала ее в щеку и повернулась к старшему следователю: – Хэрри, с тех пор как Оливия исчезла, а в Сефтон-под-Горой прикатили следователи и начали задавать всем каверзные вопросы, наша жизнь стала претерпевать необратимые, я бы даже сказала, фундаментальные изменения. Отдавая себе в этом отчет, я пригласила вас и вашу команду с тем, чтобы попытаться расставить в этом деле все точки над i – словом, я хочу, чтобы мы с вами сыграли в открытую. Оставим всевозможные догадки и домыслы, бросим блефовать и будем говорить друг другу правду и только правду. Увертки не помогут ни нам, ни вам, ни тем более Оливии, чей милый образ ложь способна лишь замарать и исказить. Поэтому давайте вместе с вами рассмотрим и исследуем каждую деталь этого трагического происшествия, а потом забудем о нем навсегда.
Хэрри почувствовал, что Маргарет пытается взять инициативу в свои руки, и разозлился. «Что, черт возьми, эта мисс Чен о себе возомнила?» – подумал он, неприятно пораженный ее предложением, в котором отзывалась отчаянная смелость, если не сказать – наглость. Потом ему пришло в голову, что такая умная, образованная и экзальтированная женщина, как Маргарет, которая одним своим видом воскрешала в памяти образы непреклонных героинь античных трагедий, не могла не иметь отношения к многочисленным секретам и тайнам, связанным с делом леди Оливии Синдерс. Старший следователь решил, что, беседуя с Маргарет, следует постоянно иметь это в виду. Впрочем, надо отдать Хэрри должное – все это он продумал и прочувствовал, внешне оставаясь абсолютно спокойным и невозмутимым.
Дженни Салливан подобной выдержкой похвастаться не могла. Вскочив, она воскликнула:
– Все в игры играете, мисс Чен?! Неужели жестокое убийство и последующее бегство преступницы для вас тоже всего только игра? Или вы таким образом пытаетесь скрыть неприглядную сущность того, что произошло? До чего же вы умны, хороши и величественны, когда пытаетесь убедить нас в своей правоте, даже если при этом и блефуете! Но это не игра, это трагедия. Более того, это подлое, жестокое, с особым цинизмом совершенное убийство. И рекомендую вам впредь так это преступление и рассматривать. Да вы что, в самом деле газет не читаете, что ли?
Хэрри подошел к Салливан и коснулся ее руки:
– Успокойтесь, Дженни. Пойдемте вон в тот уголок и там усядемся. И вы, Джо, тоже идите с нами. Давайте не будем давать волю эмоциям, примем предложение нашей любезной хозяйки и сыграем с ней в то, что она именует честной игрой.
– Детектив Салливан, если я, сама того не желая, вас оскорбила, прошу меня простить. Но я убеждена, что наша жизнь, по сути, есть постоянная игра со смертью, и человеку, чтобы выжить, надо каждый день в нее играть и выигрывать. Разумеется, и я играю с жизнью, то есть делаю все, чтобы выиграть у судьбы и у небытия очередную партию. Вы, детектив Салливан, еще очень молоды и все принимаете слишком близко к сердцу. Между тем можно превратить жизнь в игру и при этом добиться очень и очень многого. Разве ваш шеф вам об этом не говорил? Стыдно, Хэрри, держать своих сотрудников в неведении!
Стычка между Дженни и Маргарет произвела на Джо сильное впечатление. Прежде всего у него появилось ощущение, что они, детективы, первую партию проиграли. То, что говорила мисс Чен, было ему близко и понятно, а ее аргументация казалась безупречной. В самом деле примириться с жизнью или, к примеру, с работой куда легче, когда рассматриваешь их как игру, в которую надо играть, чтобы обязательно выиграть. Джо испытал немалое удивление, когда вдруг осознал то, чего не понимал прежде: любимый шеф, которым он всегда восхищался, тоже не чурался игр. Антикварная машина старшего следователя, его костюмы от «Хэрриса», даже нестандартный подход к делу – это были элементы игры, в которую тот постоянно играл и, надо сказать, почти всегда выигрывал. Грейвс-Джонс, кроме того, не важничал, никогда не напускал на себя излишней серьезности и не пытался тешить собственное эго, изображая богиню возмездия Немезиду, только в мужском обличье. Эта его кажущаяся беспечность тоже являлась одним из условий игры. Зато когда Грейвс-Джонс размышлял, то был собран, методичен и творчески относился к делу. Он всегда тщательно обдумывал свои ходы, чтобы наверняка одержать победу.
Джеймс скользил взглядом по комнате, задерживая внимание на лицах тех, кого любил. Они все собрались здесь, за исключением Оливии. Сегодня его больше всех восхищала Маргарет. Когда они находились в постели, он в шутку называл ее «распутной феминисткой» и «своим поводырем в царстве секса». Секс с ней и впрямь был захватывающим и многообразным, но не более того, особенно в сравнении с близостью Оливии. Еще лучше бывало, когда Джеймс оказывался в постели с Септембер и Анжеликой. Джеймс на протяжении многих лет занимался со своими сестрами любовью. Это была, если так можно выразиться, страсть высшего порядка. Они, обнаженные, ложились в постель, ласкали и целовали друг друга. Допускалось все, за исключением собственно полового акта. Это они рассматривали как нечто неестественное, запретное, а вот всякого рода ласки и поцелуи – нет.
