скажем, что познакомились в офисе и встречаемся всего несколько недель, но у нас очень хорошие отношения.
– Что мы делаем вместе?
– Ходим в кино, гуляем. Я готовлю тебе ужин. Телятину с пармезаном.
– А ты умеешь ее готовить?
– Нет.
– Но я люблю телятину с пармезаном.
– Тогда считай, что я ее готовлю.
– А у меня есть собака?
– Была, но умерла.
– Какая жалость!
– Увидишь, Виктор, у нас замечательно все получится.
Я в этом очень сомневался.
Я ехал к родителям Моники, чтобы разузнать об исчезновении Шанталь Эдер и ее связи с Рембрандтом Чарли Калакоса. Эта связь возникла в моем воображении, потому что и девочка и картина исчезли около тридцати лет назад, а кроме того, эти пропажи очень беспокоили семью Хатэуэй: отца- полицейского и дочь – помощницу федерального прокурора. На первый взгляд мои предположения не имели смысла, но я был не настолько наивным, чтобы думать, будто эти события случайно произошли примерно в одно и то же время. И я не верил, что татуировка появилась у меня на груди вследствие горячей и неизменной любви, найденной в ночь, которая выпала из моей памяти. Вокруг меня творилось что-то зловещее. Я намеревался выяснить, в чем дело, а также найти того, кто сделал мне наколку, и заставить его поплатиться за это.
– А ты уверена, что твои родители захотят говорить о Шанталь? – спросил я Монику, припарковав машину напротив опрятного домика.
– Не волнуйся.
– Наверное, для них это будет тяжело.
– Вовсе нет. Шанталь у них – любимая тема для разговоров.
Мы двинулись к дому.
Часто за ухоженными газонами и свежевыкрашенными фасадами кроются каньоны потерь и бездны страданий. Проезжая мимо ничем не примечательного на вид домика, порой ощущаешь некое притяжение. Тебя будто зовет чья-то боль, и ты прибавляешь скорость, спасая свое безмятежное существование. Зачем тебе этот храм печали, где люди общаются тихими голосами и предаются тяжким воспоминаниям? Ты не хочешь опускать взгляд, говорить с мягкой почтительностью, слегка сутулиться и подавлять свою жизнерадостность. Именно таким был дом Эдеров на узкой улочке недалеко от западного въезда на мост Тэкони-Пальмира и всего в нескольких десятках метров от места гибели Ральфа Чуллы.
– Мамочка, папочка, – сказала Моника, неожиданно схватив меня за руку и лишив малейшего шанса отступить. – Это мой новый друг, Виктор.
– Здравствуйте, – сказал я, тщетно пытаясь освободить руку.
Мистер Эдер, худощавый, седовласый, смуглолицый, словно опаленный жизнью, выглядел на все семьдесят, хотя ему еще не исполнилось и шестидесяти. Улыбка была страдальческой, рукопожатие – слабым, взгляд, который он старательно отводил в сторону, – остекленевшим. Казалось, что его душили в тот момент, когда Моника позвонила в дверь.
– Значит, вы тот самый молодой человек, о котором говорила дочь, – сказал он.
Я свирепо посмотрел на Монику.
– Значит, это я.
– Проходите, пожалуйста, – сказала худая черноглазая миссис Эдер, теребя платье нервными пальцами. – Я приготовила «Чексмикс». Надеюсь, вам нравится «Чексмикс».
– Это мое любимое печенье.
– Вы должны познакомиться с Ричардом.
– С моим братом, – пояснила мне Моника.
– Разумеется, – ответил я. – С твоим братом Ричардом. Со всей семьей.
– Не со всей, – возразил мистер Эдер.
– Ричарду очень нравится принимать гостей, – сказала миссис Эдер. – А с вами он особенно хотел познакомиться.
– Еще бы, – кивнул я.
При виде меня Ричард не встал. Похоже, он не шевельнулся бы и при приближении торнадо. Могучие бедра словно пустили корни в диван. Тренировочные брюки, толстовка с надписью «Иглз», ноги в плохо натянутых носках на журнальном столике. Круглолицый и усатый, он был лет на десять старше меня – так я подумал, взглянув на его залысины и проседь. По телевизору показывали гонки. Ричард следил за ревущими, раскрашенными рекламой автомобилями так, словно собирался узнать тайну возникновения Вселенной и недоверчиво усмехнуться.
– Ричард, – сказала миссис Эдер тоном, каким обращаются к капризному ребенку. – Моника пришла вместе со своим другом.
– Я занят, – огрызнулся Ричард. – Не приставай ко мне.
– Ричард обожает телевизор, – сказала миссис Эдер. – Если он не сидит за компьютером, его всегда можно найти перед телевизором.
– Мы купили большой компьютерный монитор в «Бест-бай», – сказал мистер Эдер. – Как называется эта штука с тонким экраном?
– Жидкокристаллический монитор.
– В «Бест-бай» была распродажа.
– Нельзя ли потише? – сказал Ричард. – Я смотрю телевизор.
Гостиная была тесной, темной и душной. Мы расселись кто на чем, Моника продолжала держать меня за руку, словно мы находились на вражеской территории. На одной стене теснились лики святых, на другой висели тарелки с изображением клоунов с большими печальными глазами. Печенье было рассыпано по разным вазочкам. Я не солгал: я всегда любил «Чексмикс», а миссис Эдер еще и приправила его вустерширским соусом с маргарином, что наполнило дом острым чесночным запахом.
– Вкусное печенье, миссис Эдер, – сказал я.
– Спасибо. Ричард, дорогой, Виктор – адвокат, ты это знаешь?
Ричард не удостоил нас ответом. Наверное, он знал.
– Показывают автогонки, – объяснила его молчание миссис Эдер.
– Да, вижу, – сказал я. – Кто из нас не любит гоночные автомобили.
Миссис Эдер хлопнула ладошками и потерла руки.
– Итак, как долго вы встречаетесь, дети?
– Не слишком долго, – признался я.
– Когда Моника позвонила и сказала, что встречается с молодым человеком со своей работы, мы так обрадовались. Если вы думаете, что у такой красивой девушки, как Моника, полно кавалеров, то ошибаетесь. Она очень разборчива.
– Мама, прекрати.
– Она работает весь день, а вечером сидит дома, бедняжка. Ей нужно больше общаться. Как вы считаете, Виктор?
– По-моему, она и так достаточно общается, – сказал я.
– Какие дела вы ведете? – спросил мистер Эдер.
– Любые, но в основном уголовные.
– В нашей семье не любят уголовников.
– Разумеется. Они не столь симпатичны, как автогонщики, но у них тоже есть права.
– А у жертв уголовников разве нет прав?
– Прекрати, папа, – сказала Моника и слегка повернулась ко мне: – Папа слишком часто смотрит новости по кабельному телевидению. Он воображает себя великим политическим деятелем и борцом за справедливость. Думает, что он столп.
