Подмосковье.
К десяти утра мы приехали в Нахабино. Пансионат назывался «Москоу кантри клаб». Излюбленное место директоров инофирм и простых менеджеров, которые, однажды попав туда, не перестают гордиться этим обстоятельством. И хотя хозяева этого звездного заведения перестарались с названием, явно не подумав головой, пансионат был что надо.
Основное здание и аккуратные деревянные коттеджики располагались в замечательном хвойном лесу, засыпанном, как в сказке «Морозко», снегом. Мы полюбовались полями для гольфа (это в стране, где по полгода зима!), оценили еврокомфорт и вошли в просторный вестибюль.
Дежурный администратор объявила нам, что стоимость одного домика в месяц пятнадцать тысяч долларов и сейчас, увы, свободных нет.
– Ну а летом их не будет тем более, – искренне сожалея, сказала нам симпатичная девушка, очевидно, полагая, что мы можем оказаться миллионерами, маскирующимися под клерков.
Вся наша команда разместилась в номерах главного корпуса по двое. Вдвоем не слишком удобно, но мы придерживались выделенного бюджета.
Я бросила вещи на кровать, взяла купальник, махровый халат, тапочки, сложила все это в полиэтиленовый пакет и, чтобы не терять время даром, отправилась в бассейн. Моя соседка Аня осталась в номере смотреть телевизор.
Я плавала в круглом голубом бассейне целый час, но никто из наших так и не появился. Проходя мимо сауны, я услышала какой-то шум, мне стало любопытно. В большом помещении для отдыха на скамейках расположилась вся наша разношерстная бухгалтерия во главе с начальством. Дамы сидели в два ряда напротив друг друга, демонстрируя непривычную наготу.
В первый момент мне стало как-то неловко. Ты знакома, например, с соседкой по офису уже не один год, ее духи, обувь и гардероб привычны, как свои. А здесь, в бане, она, едва прикрытая купальником, сидит с мокрой головой и без косметики, рассматривая не экран монитора, а облезший лак на своих ногах. Даже и не знаешь, как себя вести...
Вот она повернулась, а у нее на плече предательски пламенеет прыщ, теперь открытый для всех. На рабочем месте она необычайно стыдлива, даже прокладки в тумбочке стола не держит, и к тому же в дамской сумочке носит громоздкую щетку для обуви. Я чувствую себя обманутой, мне не хочется видеть полные покатые плечи Вики, костлявые лопатки Нинки, противные родинки кассирши. Лучше бы они сидели здесь в пиджаках.
Какая-то на первый взгляд незнакомая женщина, обмотанная зеленым полотенцем и при ближайшем рассмотрении оказавшаяся Кариной Мухамедовной, звенящим голосом кричит:
– Лариса, у вас очень интересные малиновые тапочки. Просто прелесть! Где вы такие купили?
Собравшиеся устремляют взгляды на Ларисины белые ноги, та чувствует себя манекеном в витрине и стыдливо прячет свои нижние конечности под скамейку, сожалея, что пропустила эпиляцию во вторник. Конечно, интерес вызван не тапочками, а тем обстоятельством, что они понравились Карине, которая обожает яркий красный цвет. Все знают, что если она заговорила, то тут же нужно изображать внимание.
Сейчас Лариска заискивающе ответит: «У нас в Видном на рынке у станции купила, Карина Мухамедовна». И станет отводить глаза в сторону, чтобы за–крыть тему. Еще накануне на работе Лариса кричала по телефону на секретаря, изображая гнев: «Пойди и приберись в моей тумбочке! Сколько можно просить!» Но перед финансовым директором она беззащитна, словно червяк перед воробьем.
У Карины сегодня хорошее настроение, она шутит и упивается показным вниманием окружающих.
– У нас обычно бывает четыре беременных в отделе, – говорит она. – Величина постоянная. Троих мы знаем...
Все замолкают в ожидании концовки текста.
– Кто же четвертая?
Бухгалтерши хихикают, переглядываются и помалкивает, как будто им есть что скрывать, хотя на самом деле все смущены не этим дурацким вопросом, а новизной обстановки.
– Не надо нарушать традицию, – поясняет Карина Мухамедовна. – Кто хочет быть четвертой?
– Если нужно для дела, то я могу постараться! – смело возникает Лариса. Хотя все знают, что у нее никого нет.
Балаган продолжается еще некоторое время. Вдруг кто-то вспоминает, что мы в бане и можно пойти погреться. Все шумно устремляются в парную, где ненамного теплее, чем за дверью. Толпа полуголых дам тесно рассаживается на скамьях.
В парной никто не раздевается, синтетика купальников жмет и не дает нагреться телам. А кто-то даже полотенце не снимает, чтобы прикрыть несовершенство фигуры. Эффект от такой процедуры сомнительный, все это знают, но терпят. В самом деле, не будешь же сидеть перед финансовым директором голяком!
Через пять минут гомонящая женская шайка вываливается с визгом из парной и бежит, толкаясь и спотыкаясь, на улицу. Все возбужденно начинают кататься в сугробах. Снег обжигает и, подтаивая под горячими пятками, становится скользким. Особо осторожные, еще никогда не обтиравшиеся снегом и полагающие, что это опасно для жизни, за компанию тоже выскочили на улицу, ежась больше от страха, чем от холода.
На главном здании висит электронное часовое табло, и я читаю: «Температура воздуха минус 8EС». Идеальная зимняя погодка, вряд ли можно желать лучшей.
Стеклянная дверь-окно распахивается, и взбодрившаяся бухгалтерия несется на следующий аттракцион – в турецкую баню. Там тепло и ничего из-за пара не видно, как в утробе. Сквозь влажную пелену, словно на картине Ренуара, вырисовываются расплывчатые фигуры Карины и Вики. Обе дамы сидят на горячем мраморе, обтекая мутными каплями.
Мне не нравится дым в воздухе, он шипит, как жерло вулкана, того и гляди, рванет фейерверком горячей лавы. И я не знаю, всплывут ли потом наши бренные тела, а может, утонут или застынут живописными фигурами вместе с серой и пеплом где-то на полпути к выходу.
Вдруг уважаемая Карина Мухамедовна вскакивает с места и снимает с себя красный купальник.
– Девочки, это вредно – сидеть в мокром, – провозглашает она, отбрасывая его в сторону. – В бане все равны!
Я смотрю на голого финдиректора и думаю: «Ты даже сейчас, потная, мокрая и без трусов, пытаешься всеми командовать, всё контролировать. И если ты говоришь: „В бане все равны“, но при этом даешь команду, чтобы твои подчиненные сняли трусы, то о каком равенстве идет речь?»
На вечер был назначен торжественный ужин. Для нас накрыли длинный овальный стол в ресторане под названием «Зимний сад».
Все «участники конференции» явились точно к восьми. Лица «участниц» светились каким-то особенным светом, который излучают хорошо отдохнувшие люди. Казалось, канули прочь тоска рабочего понедельника, теснота и сутолока переполненного метро, беспросветная скука зимнего города, квартальный отчет и даже немытая раковина на собственной кухне. Все это ушло, обесценилось и теперь ничего не значит. Остались только румянец на щеках, задорный блеск в глазах и приятное, волнующее чувство голода.
Подавались лобстеры с рисом, салат из свежих овощей, тушенные в сливках осьминоги и другие замысловатые закуски.
Бодро застучали вилки, два-три глотка божественного «Chateau», и голоса стали громче, а смех зазвучал чаще. Заиграла музыка, закружилась голова, захотелось закрыть глаза и уплыть в медленном танце.
Мы расслабились, слушая приятную мелодию и потягивая вино, почти как дружная семья, для которой застолье – добрая традиция, и не нужно придумывать интересные темы для разговора, не нужно никого удивлять. Теперь мы узнали друг друга чуть больше и можем просто помолчать. Но нет...
Первой встала Грибова.
– Девочки, у меня есть тост! – Она подняла бокал с рубиновым вином.
Грибова примеряет на себя непривычную роль руководителя, ее недавно назначили менеджером по распределению финансовых потоков. В пансионат она приехала на новом служебном автомобиле. Грибова попыталась изобразить дружескую улыбку, но лишь кривовато ухмыльнулась. Захотелось спросить ее: «Что у тебя с лицом?» Грибова чуть заикается, даже не заикается, а как бы нарочито по-старушечьи затягивает
