губами ткнулся ему в плечо.
— Где Руфь? — спросил Шимон у старухи, стиравшей у завалинки перед домом. Разогнулась, ткнула мокрым пальцем вверх:
— Заперлась у себя. Только этого не хватало!
Поднялся по лестнице, остановился перед комнатой Руфи. Не раздумывая, стукнул в дверь.
— Да? — отозвалось в глубине.
— Это я!
Молчанье.
— Что такое?
— Откройте! Я кое-что скажу!
Шелест, скрип, звон отодвигаемой задвижки.
Встала на пороге, придерживая рукой халат. В комнате, за плотно задернутой занавеской, была полутьма.
— Надо бы поговорить…
Села на разобранную кровать. Рыжие патлы топорщились. На опухшем лице розовой полоской горел рубец.
— Вам нездоровится, — Шимон прошел в комнату, опустился на стул возле окна, — я понимаю…
Молчит, уставилась в пол
Шимон слегка подался вперед.
— Я был там. Их нет. Они ушли!
— Знаю.
— А! Ну, конечно… Вы же тоже были там…
Вздрогнула, подняла голову.
Разумеется, это ваше дело. Меня интересует совсем другое…
Тяжелый, упорный взгляд
— Меня интересует лошадь… Да-да, лошадь. Белая, с черной отметиной во лбу. Чья она?
— Но… при чем здесь?..
— Объясню. Я видел ее там. Без седока. Похоже, она вернулась.
Что-то дрогнуло в лице: внимание, любопытство?
— Белая с черной отметиной? Кажется, была такая. А чья? К чему мне знать… — усмехнулась, дернула плечом. — Он их собирал, рыскал по всей округе.
— Так… — сказал Шимон и провел ладонью по лбу. — Ну, разумеется. Не с неба же она в самом деле упала.
Внизу старуха громыхала ведром и шваброй. Стихло. Запела на дворе разматываемая цепь.
— Как он доставал их? Цыганил?
— Да уж… Ножом в спину!
— Ай, яй, яй!
Фыркнула, подошла к столу. Выпила залпом воду из чашки.
— Нападал только на гоев, на их конные разъезды… В благородного играл.
Обхватила руками плечи, заходила по комнате.
— А раньше совсем по-другому было! Собирались вместе, пели, смеялись… И вдруг — эти ружья, лошади, кровь!.. Я по горло сыта этим! Хватит!.. Никуда я с тобой не поеду! Так и сказала ему… Никуда! А он… — остановилась. — Он буквально набросился на меня!
— В голову ударило…
— Решил, что и со мной можно как с теми гоями? Как бы не так!
Села на край стула, подобрала ноги.
— Послушайте, — проговорил Шимон, наклоняясь к ней, — я вижу, вы разумная девушка. Это главное. С головой — выход всегда найдется. Послушайте, ответьте мне…
Протянул руку, тронул ее за плечо.
— Да?
— Я спрашиваю, почему он так поспешно ушел?
— Красные близко. Он не хочет иметь с ними дел. Говорит, у беляков развал, в такой панике легче уйти за границу.
— Опять эти палестинские штучки!
— Какие штучки?! — крикнула она упрямо и стукнула кулачком по колену. — Вы не знаете Давидку! Если бы я могла… Если бы у меня хватило духу!
— Я хочу сказать следующее… — Шимон выпрямился, в голосе его звякнула металлическая нотка. — По всему видать, что скоро войне конец. А большевики… что ж, сильная власть — это совсем неплохо. Не мешали бы спокойно жить и заниматься своим делом… — встал, оперся ладонями о стул. — Так уж случилось, что мы плывем в одной лодке. Да… И давайте не раскачивать ее, а держаться вместе! Времена меняются, и это надо понять.
Направился к двери. На пороге оглянулся — она все смотрела на него, откинув голову, слегка подавшись назад.
Через несколько дней проскакала через местечко красная конница. За ней потянулись телеги и фуры — неповоротливый армейский обоз. Но и они скрылись за дальним лесом. Правда, вторжение их не прошло бесследно, ибо оставило после себя — власть. В синагогу — единственное просторное каменное строенье — по-хозяйски, основательно въехала то ли снабженческая контора, то ли провиантский склад, и начальник его ходил по поселку в справной гимнастерке и начищенных до блеска сапогах. При нем состояло человек пятнадцать красноармейцев, рыскавших по соседним деревням в поисках провианта и фуража. Поначалу, правда, пошукали и в местечке, но сразу поняли что разжиться здесь можно разве что мышами. Жили солидно, не озорничали не баламутили как беляки либо петлюровцы — чувствовалось, устраиваются надолго.
Собрали сходку на площади перед бывшей синагогой, и начальник то и дело одергивая гимнастерку и даже краснея от некоторого волненья мускулистой короткой шеей, объявил, что в местечке провозглашается советская власть. Трудовой еврейский народ, сбросивший иго помещиков и буржуазии, вливается с сего момента в единую пролетарско-крестьянскую семью. А скоро, с победой мировой революции, нации как вредный пережиток и вовсе отомрут! Отныне ликвидируется черта оседлости, и будь ты еврей или нееврей, можешь селиться где угодно: хочешь в Петрограде, хочешь — в Москве, и потому как ты — равноправный
