гражданин, работа тебе всегда найдется.
От этих новостей голова шла кругом. Правда, равви Шахно, да и другие местные умники отнеслись недоверчиво к словам начальника и говорили, что пока-де им официальную бумагу не покажут, они ни за что не поверят. Да хоть бы это и так — все одно, в новом законе подвох, рассыпятся евреи в разные стороны как горох из мешка, а их и раздавят поодиночке!
Между тем дребезжащее, отчаянно грохочущее колесо девятнадцатого года катилось уже в сентябрь. Начальник уехал из местечка, оставив после себя чернильницу-невыливайку и круглую печать со звездой. Сии символы власти и были вручены Мотьке Лившицу, должно быть, оттого, что Мотька на удивление быстро научился сыпать звенящие как пустые жестянки новые слова. Был вручен Мотьке и маузер в новенькой кобуре, каковой маузер таскал за ним по всему местечку пьяный от счастья мальчонка, взятый Мотькой в должность — то ли ординарец, то ли курьер. И над бывшей синагогой, где сидел Мотька за пустым колченогим столом, развевался красный флаг.
А вскоре произошли события, о которых долго еще вспоминали в местечке. Начались они в один из последних августовских дней, в самую жару, когда улицы были пустынны, и даже старухи не сидели на завалинках, даже мальчишки не возились в пыли… Но несколько зевак, изумленно хлопая осоловелыми глазами, разглядели-таки человека, одетого слишком странно для здешних мест: был он в узком клетчатом пиджаке, на голове имел шляпу, на ногах — городские штиблеты. И вел он красавца-коня, снежно-белого, стройного, с темной отметиной во лбу.
Протерев глаза, с трудом узнавали угрюмого, необщительного постояльца Канторовичей. Несколько человек даже увязались следом и дошли до бывшей синагоги, где канторовичев гость привязал коня к ограде, неторопливо взошел на крыльцо — и скрылся за дверью… Через несколько минут в дверь просунулась сонная ошарашенная морда Мотьки, издала восклицанье — и тоже исчезла. Но вслед появился мотькин ординарец с седлом в руках. Он подошел к коню и стал осторожно и ловко взнуздывать его… Наконец, вышли на крыльцо и Мотька с канторовичевым постояльцем. Мотька проводил его до ворот, хихикая, потирая от возбужденья руки; вскочил в седло, гикнул — и умчался по дороге в город…
Что и говорить, не с пустыми руками явился к Мотьке Шимон. И не только подарком почтил, но, главное, мысль подсказал, своевременную, дельную мысль! И теперь, шествуя посреди улицы в глубоко надвинутой на уши шляпе и наглухо застегнутом пиджаке, он все вспоминал изумленное лицо Мотьки, хищный блеск в его глазах.
Вернувшись домой, Шимон еще долго кружил по комнате…
— …Значит, в ближайшие дни?
— Именно так, — сказал Шимон.
Как темны ночи в конце августа, как беспробудно долги! Об этом ли думал равви Шахно, глядя в окно, мерно постукивая по стеклу длинными пальцами?
— Можете мне поверить. Не в моих интересах обманывать вас. Мотька был вчера в городе и все согласовал.
Полное тело равви колыхнулось. Отошел от окна, сел в кресло напротив Шимона.
— Боится, один не справится?
— Нет. Надо было известить. Чтобы без самоуправства…
— Так… Но почему этот… сморчок уверен, что я утаиваю общинные деньги и синагогальную утварь?
— Очень просто. Когда открыли синагогу, она оказалась пуста. Записи же, изъятые совместно с другими документами у старосты, свидетельствуют, что в общинной кассе еще оставалось кое-что… Я могу назвать точную цифру.
— Стоп! Стоп… — сказал равви, морщась и вскидывая руку. — Я вижу, вы вполне в курсе… Не понимаю только, какая вам… да-да, именно вам от всего этого выгода?
— Ну, при чем здесь это?!
— Погодите… Вы приходите с заявлением о том, что имуществу общины угрожает опасность…
— Экспроприация!
— Хорошо. Будем для простоты называть так. Это кровно касается всех. Поэтому между нами не должно быть никаких недомолвок. Я просил бы…
— Объясниться?
Вежливый кивок головы.
— Но все очень просто. Я узнал, что экспроприация угрожает и моей тете… У нее лавочка. И кое-что есть…
— Ах, да… вы, ведь, родственник Канторовича! — и, нахмурившись, ребе погладил холеную бороду. — Уж эти мне ревнители Торы! Нельзя же в самом деле считать, что лишь ты один имеешь, как это у вас сейчас принято выражаться?.. бессрочный пропуск ко Всевышнему! — поднял на Шимона глаза, устало улыбнулся. — Но вам это неинтересно…
— Дело есть дело, — сказал Шимон. — Так вот, я смог договориться с Мотькой, передав ему определенную сумму. Думаю, в интересах общины я мог бы повторить операцию… В этом случае Мотька изымет не все, а какую-то заранее обговоренную часть. В документах же будет отмечено, что изъятие произведено полностью…
Молчанье. Все так же сидит неподвижно в кресле, сцепив руки, прикрыв глаза.
Шимон кашлянул.
— Но, насколько я разбираюсь в марксизме, — проговорил равви, не открывая глаз, — экспроприации подлежат нечестно нажитые капиталы буржуа. Имущество общины не подпадает под эту категорию.
— Позвольте, позвольте! — крикнул Шимон и даже подскочил в кресле. — Общины более не существует! Религиозные отправления упразднены! Значит, человек, скрывающий бывшее общинное имущество, — грабитель, утаивающий деньги у народа! И с ним поступают по законам военного времени!
Равви открыл глаза и улыбнулся.
— Понятно теперь, откуда ветер дует. А я-то, дурень, грешил на Мотьку.
Встал. Высокая тень поползла по стене, переломилась, вонзилась в потолок.
— Спасибо за сообщенье. Не смею задерживать вас…
Шимон не двинулся с места.
— Что еще? — раздраженно проговорил равви и снова сел в кресло.
— Я вижу, вы недопоняли.
— Да?
— Завтра Мотька потребует все. И учтите, церемониться не будет! Если не отдадите добром, арестует вас и ваше семейство. Что вы так смотрите на меня? Я говорю то, что есть. Дом разнесет по досточкам, но все награбленное вами — найдет! Я пришел с конкретным предложением: дайте отступного, и он заткнется!
— Мотька… Мотьке?! — крикнул вдруг равви высоким тонким голосом.
— Послушайте, это смешно… Чем отличается он от урядника или, скажем, городового? А с ними-то вам дело иметь не впервой?
— Урядник! — проговорил равви и покачал головой. — Не с помощью урядника я уговорил купца Никифорова построить фабрику за рекой, чтобы дать людям работу; не с помощью урядника я десять лет спасал местечко от погромов!.. Видит Бог, сколько это потребовало ума и сил! И вдруг… является этот сопляк с маузером!
— Равви, — сказал Шимон, вставая, — я прошу вас, будьте благоразумны. Та жизнь кончилась и больше никогда не вернется. Я сочувствую вам, но — ничем помочь не могу. У вас впереди еще сутки. И надеюсь, мы поладим…
Минул день. Шимон снова отправился к равви, но его даже не пустили на порог. И тогда в следующую ночь Мотька, ординарец и Шимон ворвались к равви в дом.
Ай, это все было очень неприятно! Денег отдавать не хотели, женщины вопили, дергая себя за редкие
