Она ответила, не переставая готовить чай:
– Не секрет. Моржевание спасло меня от алкоголизма. Когда я осталась без работы, начала спиваться. У нас с Леной отец сильно пил, наверное, это его гены во мне заговорили. Как только ни пробовала завязать – ничего не помогало. Я даже в церковь ходила, с батюшкой советовалась. А он неожиданно порекомендовал купание в проруби. Мне уже потом рассказали, что купание в ледяной воде воздействует на центр удовольствия в мозге. Такое ощущение, будто ты паришь в воздухе, а голова остается ясная. Никакая водка с этим не сравнится. Да что там водка – наркоманы перестают колоться! Я двоих таких знаю.
Я усмехнулась:
– Алкоголику, который сидит сейчас около дома, тоже не помешает окунуться в проруби.
Ирина Валерьевна поставила передо мной чашку и розетку с вишневым вареньем.
– Таких здесь много. Наш барак раньше был заводским общежитием. В этой комнате мы жили вчетвером: отец, мать, я с Леной. Все ждали, когда же получим новую квартиру. Родители умерли, так и не дождавшись. Ну а потом грянула перестройка, завод стал дышать на ладан, и дирекция решила, что содержать барак слишком накладно. Нам предложили оформить комнаты в собственность. Думаю, лет через пять дом окончательно развалится, потому что денег на капитальный ремонт у жильцов нет.
Я вспомнила, как Елена ненавидит приезжих, и решила вызвать на откровенность ее сестру:
– Да уж, коренные москвичи живут в бараке, а приезжие отхватывают себе новые квартиры…
Однако Ирина на провокацию не поддалась.
– По-всякому случается, – спокойно ответила она. – На заводе квартиры давали передовикам производства или начальству, а наш папаня пил не просыхая. Мама часто болела, руководство держало ее на работе из жалости. – Она тяжело вздохнула. – Не мы такие, жизнь такая.
Я достала диктофон, который по журналистской привычке всегда ношу с собой, и официальным тоном произнесла:
– Ирина Валерьевна, предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.
Собеседница торопливо закивала.
– Прошу вас рассказать все, что знаете по существу дела. Не забывайте, что речь идет об уголовном преступлении.
– Да-да, я поняла.
Я включила запись.
Человек, испорченный деньгами, гораздо безобиднее человека, испорченного их отсутствием.
Самым ярким воспоминанием детства у Лены был голод. Кушать хотелось всегда, даже во сне. Мяса они с сестрой не ели вообще, когда в доме появлялась синюшная курица, это был праздник. Набивали желудок под завязку «пустыми» макаронами, но ощущение сытости не наступало. Просто молодой организм не мог получить из такой еды витамины и минералы, вот и голодал. Спасали бесплатные обеды в школьной столовой. Одноклассники презрительно кривились на манную кашу комками и клейкий рис, а Лена съедала все до последней ложки.
И еще она не могла забыть красные сапоги с опушкой из «чебурашки». Лена носила их три года, с пятого по седьмой класс, искусственный мех свалялся и задубел. На сапогах не осталось живого места, в минуты трезвости отец латал дыры, подклеивал подошвы, перешивал молнии. Денег на другую обувь не было. Лена ненавидела эти сапоги, они олицетворяли нищету, в которой она существовала.
Когда Лена закончила восемь классов, родители умерли. Ирина работала на заводе штамповщицей, она знала, что у сестры есть мечта – стать врачом, и была готова поддержать ее материально. Но Лена понимала, что высшее образование им не потянуть. Она поступила в медицинское училище, закончила его и устроилась медсестрой в городскую больницу.
С первой зарплаты Лена купила себе новые сапоги – кожаные, изящные, на «шпильке». Но после дождя сапоги буквально развалились у нее на ногах. Девушка пришла с претензией к продавцу – толстому армянину, державшему обувной кооператив. Армянин деньги не вернул, сапоги не поменял, а облапал Лену сальными глазками и предложил ей стать его любовницей. Лена молча развернулась и пошла к выходу, но по пути взяла со стола тяжелый оверлок и швырнула его в витрину. Следующие полгода она выплачивала из своей зарплаты стоимость разбитого окна и испорченного оверлока.
Лена была молода, ей хотелось хорошо одеваться и нравиться мужчинам. Но на зарплату медсестры, даже на полутора ставках, не разгуляешься. Она стала подрабатывать сиделкой к тяжелобольным и парализованным людям.
Однажды она попала в необычный дом. В трехкомнатной «сталинской» квартире, которая показалась Лене просто огромной, жили бабушка с внуком. После инсульта Нора Самуиловна впала в маразм и не вставала, а Марек, кандидат филологических наук, преподавал в вузе и обеспечивал ей уход.
Довольно скоро Марек стал оказывать сиделке знаки внимания. Лена отвечала ему взаимностью. Таких мужчин она раньше не встречала. Он был словно из другого мира, где пьют только по праздникам, и не самогон, а хорошие французские вина, где не ругаются матом, читают умные книги и живут легко и приятно. Ну насколько вообще можно приятно жить, когда в квартире находится парализованный родственник.
Постепенно их отношения зашли далеко. Лена приходила в квартиру, мыла и переодевала Нору Самуиловну, делала ей необходимые инъекции, а потом они с Мареком закрывались в его комнате и предавались страсти. Тесно прижавшись, влюбленные лежали на узкой кушетке и слушали, как за стеной что-то нечленораздельно выкрикивает Нора Самуиловна.
– Марек, а когда мы поженимся? – спросила однажды Лена, накручивая на палец его курчавые волосы.
– Сейчас не время, – ответил любимый.
– А когда будет время?
Вместо ответа Марек закурил сигарету и спросил:
– Лен, сколько может прожить бабушка?
– При хорошем уходе – долго. А я обеспечиваю хороший уход, можешь не волноваться.
Он сделал глубокую затяжку, выдохнул дым и сказал:
– Пока она жива, мы не сможем пожениться.
– Но почему?! – Лена вскочила с кушетки. – Если ты думаешь, что я буду к ней плохо относиться, то ты ошибаешься! Я буду ухаживать за ней, как и сейчас, даже еще лучше!
– Дело не в тебе, – Марек обнял ее за плечи. – Ты ведь хочешь детей?
Он знал, что Лена мечтает о малыше.
– Ну вот, – продолжал Марек, – родится у нас ребенок, и что он увидит? Сумасшедшую бабку, которая лежит вся в какашках? Зачем ему с первых дней видеть эти пролежни, слушать ее бред, жить в этом кошмаре?
– Господи, Марек, ты не знаешь, в каких чудовищных условиях живут люди! Это еще не кошмар.
У Норы Самуиловны отдельная комната, она не будет нам мешать.
– У моего ребенка должно быть все самое лучшее, – упрямо сказал Марек. – Я тебя люблю, но со свадьбой придется подождать.
«Я не могу ждать, мне уже тридцать!» – чуть не закричала Лена, а филолог добавил:
– Ничего, может быть, скоро все разрешится. Ведь бывает, что такие больные сами собой умирают?
– Бывает, – пожала плечами медсестра, – но у Норы Самуиловны хорошее сердце, в ближайшие десять лет с ней такое вряд ли произойдет.
– Будем надеяться, – со значением сказал Марек.
Когда Лена пересказала этот разговор Ирине, та воскликнула:
– Ленка, дурочка, ты что же, ничего не поняла? Он хочет твоими руками избавиться от надоевшей старухи!
Сестра замотала головой:
– Нет, Марек меня любит, а насчет бабушки он просто так рассуждает, прикидывает разные варианты.
– Ничего просто так не бывает. Смотри, даже не вздумай ему помогать! В тюрьму сядешь ты, а не он!
