Когда я немного успокоился, в комнату вошел пожилой почтенный господин, который, как я решил, был соседом с третьего этажа.
— Сидите-сидите, не вставайте, пожалуйста, — сказал мне он и начал: — Господи, да у вас не слуга, а вихрь. Он обошел все наши комнаты, где какие были двери, окна, все открыть заставил! А потом навел такую чистоту, такую чистоту! Взял с собой трех помощников и убрал не только вашу контору, но и весь дом! Благослови его бог! Я такого раньше не видел. Настоящий вихрь.
Я постарался ответить как можно более вежливо:
— Ну что вы, сударь. Знаете, как говорят? Если у тебя нет слуг, то и врагов нет.
Наигранно засмеявшись, он произнес:
— Вы, значит, консерватор. Ладно, мне пора идти. Решил, зайду по дороге к вам. Никогда такого не видел, надо же — такой расторопный да работящий. Настоящий вихрь! Храни его бог! Вот молодец какой: проворный какой, понятливый.
Я пожал ему на прощание руку:
— Всегда жду в гости, сударь. Рад был познакомиться.
— Мы все очень любили вашего покойного дедушку, — вздохнул он. — Ко мне тоже как-нибудь заходите.
Проводив почтенного старичка, я сел было за стол, но вдруг в дверь опять постучали: ровно три раза — не слишком громко и не слишком тихо, с равными промежутками. Я уже был не в состоянии вставать ради этих незваных гостей. Вчера один, сегодня двое! Не контора, а проходной двор какой-то.
— Дверь открыта, — крикнул я. — Входите, пожалуйста.
Вошел бледный, но очень красивый человек с мягкими каштановыми волосами. На носу у него были круглые очки в тонкой металлической оправе, а в руках — огромный пакет, завернутый в блестящую ярко- зеленую, как голова селезня, бумагу. Человек направился прямо к моему столу.
Протянув мне руку, он произнес:
— Добрый вечер. Надеюсь, я вас не побеспокоил. Прошу простить за то, что явился без предупреждения. Но мсье Жакоб так настаивал, чтобы я увиделся с вами, что мне пришлось рассудить так: если я зайду к вам по пути и оставлю этот пакет, то это не будет большим неудобством для вас.
Ну и противным он оказался! У него были отвратительные потные ладошки, а когда он говорил, то смотрел не мне в глаза, а как бы мимо них, по касательной, на мои виски, время от времени облизывая верхнюю губу. При этом у него был очень приятный, звучный голос, и выговаривал слова он безупречно. Эта безупречность доходила до того, что делалось скучно его слушать. Казалось, обычный человек не может так разговаривать, и все вместе в сочетании с его точеной фигурой создавало впечатление, что это — робот. Если бы мне нужно было дать ему имя, я бы назвал его Человек-Робот, и никак иначе. Однако его давно уже назвали без меня, а мне оставалось только догадаться, кто он такой.
— Вы очень хорошо сделали, господин Волковед, — сказал ему я. — А этот пакет, вероятно, — биография дрессировщика лошадей, для меня. Я рад, очень даже рад. Не выпьете немного виски?
— Вы правы, я Волковед, — улыбнулся он. Его улыбка казалась ненастоящей. Да и, пожалуй, все, что бы ни делал этот человек, казалось безупречным, но не настоящим. — Одним словом, личность, имя и внешность которой вспоминается с трудом, — продолжал он с легкой насмешкой в голосе. — За приглашение выпить благодарю; но, к сожалению, вынужден отказаться. Страдаю заболеванием желчного пузыря-с. Даже если капельку выпью, то потому будет так плохо, что вы даже представить себе не можете. А вы, надо полагать, давно дружите с мсье Жакобом, раз он развел такую бурную деятельность, чтобы я как можно скорее доставил вам все до единого тома этой биографии вашего драгоценного лошадиного дрессировщика? Я, правда, еще сам только третий том читаю.
— Как вам будет угодно, как угодно, любезнейший, — торопливо проговорил я. — Вам тоже подарок… То есть, э-э-э… мне бы тоже хотелось вручить вам кое-что. Нашелся вам подарок…. То есть я нашел… Зайдете как-нибудь… То есть… Я хочу сказать, если вы как-нибудь зайдете…
Я растерянно замолчал и с яростью уставился на него. Это было уже чересчур! Язык-то у меня хорошо подвешен, я ж не из тех, кто мямлит, не умея связать двух слов! Но этот тип каким-то образом умудрялся так влиять на людей, что они начинали бормотать бессвязные глупости. Мне волей-неволей вспомнился Человек в Медвежьей Шапке. А может, мы все — все! — выглядели такими роботами?
Моя растерянность и злоба, как ни странно, успокоили господина Волковеда. Он явно смягчился. Глаза его засияли, и, мило улыбаясь, он спросил:
— Вы подготовили для меня подарок? Большое спасибо! Нет, в самом деле, большое спасибо!
Он даже глазами мог улыбаться. А может, эта ангельская улыбка была на самом деле его защитной броней? От выпитого моя подозрительность усилилась. Я видел в быке — теленка, в соломе — бриллианты, а в роботах — ангелов с разбитым сердцем.
— Могу ли я чем-то быть вам полезен? — с готовностью спросил он полным нежности голосом. — По словам мсье Жакоба, вас интересуют убийства мальчиков-посыльных?
— В какой-то степени да, — ответил я. — Но я слишком мало знаю о них. Если бы вы смогли просветить меня хоть немного в этом вопросе, было бы замечательно.
— Как вам известно — или не известно, — произнес он, прочистив нос, — мальчики-посыльные являются шедевром генной инженерии.
— Как это?! — вскрикнул я. — Генной инженерии?
— Это чистая правда, — кивнул он. — Разве то, что они все как один и похожи друг на друга так, что невозможно отличить, причем не только одеждой, а их внешность, голос, походка, манера говорить, цвет волос, кожи и глаз тоже одинаковы; разве то, что у них у всех одинаковые ямочки на щеках, не показалось вам странным?
— Вы не поверите, — ответил я, — но я совершенно не думал об этом, пока вчера мне кое-что не приснилось. Посыльные ведь всегда рядом… Как бы сказать, они все — как телеграфные столбы. Вы замечали, что телеграфные столбы отличаются друг от друга?
— Но они-то люди, — возразил господин Волковед. — И этих людей убивают одного за другим. — Понизив голос, он добавил: —В прошлом месяце мне довелось видеть труп одного из них. У него на шее были следы лапы какого-то зверя, и поэтому меня попросили провести исследование. Знали бы вы — что это такое, увидеть, как это милое крошечное тельце лежит, бездыханное, на земле! Поверьте, зрелище это невыносимо.
У меня ком стоял в горле, и я почти прошептал:
— Да, все это очень печально, очень печально. Пожалуйста, расскажите мне все, что знаете про посыльных.
— Семя самых уважаемых и великих мужей этого города… — начал было он, но потом запнулся в нерешительности, вновь уставившись на стакан, налитый мной до краев.
Голова у меня раскалывалась, в висках ломило, желудок терзала изжога. Напиться бы хорошенько! Удалось бы тогда забыть эту боль, это дурацкое тело, доставляющее такие страдания. Получилось бы душой оказаться далеко от него.
— Не обращайте на меня внимания, продолжайте, прошу вас, — сказал я. — Я пью только в это время дня.
Теперь он заговорил, смело глядя мне в глаза. Его собственные глаза, слегка раскосые и карие, скрывавшиеся за очками, опять почти ничего не выражали. Он часто прерывался; но больше ни разу не запнулся, говоря все так же совершенно и правильно.
— Да, в нашем городе особым образом хранят семя самых великих и уважаемых мужей, и в нужное время его вводят специально отобранным матерям посыльных. Их находят и тщательно выбирают путем различных генетических расчетов. Обычно выбирают самых красивых и умных женщин со светлыми волосами, которые своей красотой и умом выделяются среди других. Их держат под строгим контролем вплоть до рождения ребенка, и если выясняется, что ребенок родится с каким-нибудь изъяном, то их заставляют избавиться от него. На свет появляются только безупречные малыши. Поэтому посыльные — главный предмет гордости нашего города. А если, несмотря на такие расчеты и контроль, рождается, скажем, ребенок не со светлыми волосами или не слишком красивый, то это — удар для матери посыльного, который приводит к сильному нервному срыву. Тогда женщина обычно кричит, что плохо изучили ее генную структуру либо введенное ей семя было недостаточно качественным. Некоторые даже клянутся никогда
