разговор… В общем, я прошу тебя найти себе другого собеседника. Учи жить кого-нибудь другого. А меня, оставь в покое. Мне твои безумные игры давно надоели. Вот и все, что я хотел тебе сказать.
— Лучше бы ты этого не говорил.
— А я вот сказал! И больше в твои игры не играю.
— Ты же знаешь, что это не игры, — тихо сказал Ком. — Ты знаешь это.
— Как ни назови — суть одна. Я только знаю, что ничем хорошим они не кончатся, и если ты после всего, что с тобой случилось в поезде, этого еще не понял, то, извини меня, у тебя явно не в порядке психика. А что касается дружбы, то как друг я советую тебе обратиться к доктору. Я даже могу договориться, чтобы тебя осмотрел хороший специалист. Светило и величина доктор Копсевич…
— Ты испугался?
— Пусть испугался, — разозлился я. — Пусть что угодно! Только я не хочу — и точка.
— Но ты же знаешь, что ты теперь не можешь так просто отказаться.
— Господи, да если ты переживаешь, что я где-то проболтаюсь о твоих таинственных тайнах, то можешь быть спокоен: я буду нем как рыба… Нет, ну совершенно безумный разговор! — воскликнул я, с иронией подумав, что, пожалуй, я напрасно покинул учреждение маман, что уже судя но тому, что я веду такие разговоры, мне совсем не помешало бы подлечиться. — Я уже не знаю, смеяться мне или плакать!..
— А ты подумай, — серьезно посоветовал Ком, — и тогда поймешь.
Что меня убивало больше всего, так это его железобетонные серьезность и кротость… Вероятно, после Афгана ему не хватает острых ощущений, и наша жизнь кажется ему пресной и пустой. Но я-то тут при чем?! Я, можно сказать, впервые в жизни ясно ощутил движение своей судьбы (при помощи дяди Ивана). Кажется, удача сама идет в руки, и я наконец почувствовал себя человеком, а не человеческим материалом, не протоплазмой, а тут явился этот борец за идею, из-за которого все это очень легко может пойти к чертям…
— Послушай, старик, — наклонился я к Кому, — у меня сейчас в биографии такой ответственный момент!..
Я терпеливо, доверительно, как другу, обрисовал ситуацию.
— Так что и ты меня должен понять, — сказал я. — Я ведь, честно говоря, никогда в себя по- настоящему не верил, мне абсолютно ничего не светило, а тут такое!.. Да у меня сейчас просто дикое желание достичь всего по максимуму! До твоих ли мне теперь фантазий?
— Вот-вот! — понимающе покачал головой Ком, — если не я, то ты определенно сделаешься подлецом! Достигнешь власти, будешь делать самые гадкие вещи…
— Какую дрянь ты про меня думаешь! — обиделся я. — Да мне вовсе и не нужна никакая власть. Я и не рвусь к власти. Это совсем другое — работа! Я только хочу нормальной работы и независимости. А к власти я и не собираюсь рваться…
— Нет, ты как раз должен стремиться к власти, — задумчиво проговорил Ком, погружаясь в какие-то свои расчеты. — Но, кстати, очень удачно, что у тебя гак все повернулось. Это значит, что со временем мы будем иметь своего человека на самом высоком уровне.
— Конечно, я буду своим человеком, старик! — заверил я, не поняв его мысли. — Какой может быть разговор! Всё к лучшему! Настанет время, когда и мы заживем как белые люди.
— Здорово же тебя успела развратить мелкобуржуазная стихия! — сокрушенно пробормотал Ком. — При такой развращенности ты не то что противостоять злу не сможешь, ты сам начнешь сеять зло…
— Что ты затвердил как попугай: зло, зло! — снова загорячился я. — Никакого зла я не собираюсь сеять! Просто каждый хочет получить счастье в том виде, как он это понимает. А твое стремление чему-то противостоять — обыкновенный самообман! Мы вполне можем стать счастливыми и без всякого противостояния. Время такое: теплое, сытое. Кто не может быть счастливым в такое время? Кто не доволен? Разве что барахольщики, мещане да еще идиоты вроде тебя и Сэшеа. Что — не согласен?
— Ты очень плохо говоришь. А делать будешь еще хуже…
— Ну хорошо. Пусть у каждого из нас свой взгляд на вещи. Останемся при своих мнениях. Поверь, ничего ужасного от этого не случится. Пусть я неправильно живу. Пусть я живу плохо. Но я хочу и буду так жить…
— Нет, — сказал Ком. — Ты так не будешь жить.
— Кто мне запретит?
— Я. Я тебя уничтожу.
— Ну вот, приехали! — горько усмехнулся я. — Я — твой старый друг. Как же ты меня уничтожишь?
— Физически.
— Что, — удивился я, — прямо так вот — убьешь?..
Ком долго молчал, а потом неожиданно горячо, с болью затворил:
— Нет, Антон! Я тебя прошу! Ты мне ничего не говорил, и я ничего не слышал. Ты ведь можешь быть настоящим человеком, я знаю. Пойми, врагам только на руку, чтобы мы лупили друг друга, вместо того чтобы объединиться и решительно ударить… Подумай хорошенько еще раз и дай ответ. Больше я ничего от тебя не хочу. Ответь: с нами ты или нет?
— Значит, если я скажу «нет», ты…
— Антон! Не говори «нет»! Пожалуйста, не говори! Он упрашивал меня как ребенок.
— Вот несчастье-то… — простонал я.
— Давай помолчим, — воскликнул он. — Давай посмотрим друг другу в глаза!
— Ну что ж, давай посмотрим друг другу в глаза… — согласился я, чувствуя, что меня начинает пробирать озноб, все сильнее и сильнее — и не шуточный.
Как безумные, мы вперили друг в друга взгляды, чувствуя невыносимое отчаяние от бессилия что-либо друг другу доказать. Мне даже казалось, что подспудно он и сам понимает полную нелепость своих претензий, однако ни себе, ни тем более мне в этом никогда не сознается. И всё из-за своего проклятого упрямства, которое принимает за свою идейную твердость. Ей-богу, в сумасшедшем доме, хоть я и бредил от бешенства, когда оказался прикручен полотенцами к койке, я не испытывал такой безысходности, как теперь… Путы, которыми Ком стянул мою душу, были стократ прочнее и мучительнее больничных полотенец, стягивавших мне руки…
Вдруг в установившейся — воистину гробовой — тишине я распознал присутствие ТРЕТЬЕГО… Ком сидел к двери вполоборота; мне же (через мной же оставленную щель!) удалось разглядеть в темноте за дверью нечто белеющееся, что, без сомнения, было не чем иным, как белыми трусами Валерия, который волей или неволей оказался свидетелем нашего разговора. Он подслушивал, и, стало быть, теперь все знал!..
Вот мгновенное решение моих проблем с Комом! Пресловутая конспирация — его ахиллесова пята! Валерий! И не в этом ли заключалось смутное лукавство, побудившее меня оставить дверь в комнату приоткрытой — как бы провоцирующей на подслушивание. Почти неосознанно я закинул удочку и — клюнуло!.. До чего ж я, однако, изощрился в средствах, с тех пор как меня затянуло в круговорот неприятностей, образовавшийся после встречи с Комом!..
— Все это, конечно, хорошо… — пробормотал я, поднимаясь как можно неторопливее, чтобы не спугнуть Валерия. — Но уж больно сложный вопрос… Посоветоваться бы с кем-нибудь, да не с кем… Вот разве что с ним?.. — Тут я резко обернулся и распахнул дверь, обнаружив Валерия, застывшего от неожиданности с глуповатой улыбкой на физиономии. — Тоже, видишь, интересуется человек!
И уже в который раз меня поразила выдержка Кома: он спокойно оглядел соглядатая и тихо спросил его:
— Интересуешься?
Валерий на всякий случай притворился пьянее, чем был на самом деле, но отвечал солидно и серьезно:
— Вот как бывает, друзья, — провозгласил он, глубокомысленно поднимая брови. — Встанешь водички попить, а вместо этого откроешь секретную организацию и заговор.
