собственному опыту. И до того мне стало это противно, что я молча налил себе полный стакан и выпил залпом, не закусывая, несмотря на то, что от мерзкого портвейна так замутило, словно у меня в глотке собрался заработать фонтан. Валерий взглянул на меня с сочувствием и потянулся, чтобы налить и себе, но Ком забрал у него бутылку и вылил остатки вина в раковину.
— Ну и дела, только и сказал Валерий.
Теперь ты должен отказаться совершенно от алкоголя и табака, — пояснил Ком.
— Понятно, — вздохнул Валерий. — А почему же ты ему разрешаешь? — Так он — сомневающийся. Пусть он решает, с нами он или нет.
Но не думаю, чтобы алкоголь помог ему решить этот вопрос по совести. Возможно, он еще пожалеет.
— Конечно, я пожалею! Обязательно пожалею! — завопил я, чувствуя, как онемение наподобие местной анестезии начинает распространяться по различным частям моего тела и в мозгу.
Кухня, с заключенными в ней Валерием и Комом по обоим концам стола, вдруг приобрела сходство с национальной русской игрушкой: двумя такими деревянными медведями на подставке, которые при нажатии па специальный рычажок однообразно щелкают деревянными молотками по деревянной же наковальне. Причем я оказался как раз по центру, на наковальне, — под назойливыми щелчками бессмысленных слов то с одной, то с другой стороны.
— Я хотел бы кое-что уточнить… — обратился Валерий к Кому.
— Вот что, друзья, — прервал я Валерия, поднимаясь и трудом выкарабкиваясь из-за стола, — вы, если вам нравится, можете уточнять хоть до утра, а мне вся эта болтовня надоела, и я иду спать!
Они не обратили на мои слова никакого внимания, и, ныряя от стены к стене, я выбрался из кухни и захлопнул дверь. Кстати, последнее, что я услышал, было очередное поучение Кома, на этот раз обращенное к Валерию:
— Ты должен запомнить, что отныне тебе не следует задавать мне никаких вопросов, касающихся нашего дела. Все, что потребуется, я сообщу тебе сам и в свое время…
«Давайте, давайте! Сходите с ума!» — подумал я, и, рухнув на постель, закрыл лаза.
Я оказался в небольшой кабине, которая плавно качнулась и скользнула вниз по наклонному черному туннелю. Выглянув в окошко, я успел увидеть несколько своих собственных мыслей, промелькнувших мимо в виде плакатов или таблиц. Содержание их было неприятным и даже угрожающим. Я ясно увидел, каким странно-нелепым и пугающе-неестественным вышел наш разговор втроем — словно передо мной разыграли сцену (заранее, но дурно подготовленную). Каждая фраза так и выпячивала весь идиотизм происходящего; как будто и сомнений не было, что я и так проглочу, что откровенно-наглое кривлянье окончательно собьет меня с толку… А что если прав Сэшеа, и Ком с Валерием в самом деле заодно?! Обвели меня вокруг пальца как последнего дурака, а я напился и теперь пьяный у них в руках, а они возьмут и лишат меня жизни за все мои измены, предательства и прегрешения! Я в ужасе заметался по кабине, чтобы застопорить ее разгон и не исчезнуть в туннеле. Однако ничего уже нельзя было поделать; я уже не мог вернуться — кабина скользила по наклонной всё круче…
Ничего ужасного, впрочем, со мной не произошло, но в понедельник пятнадцатого марта я проснулся с полным набором всех ночных страхов и подозрений.
Меня поднял будильник; о том, чтобы его завести, позаботился, вероятно, Ком, но ни самого Кома, ни Валерия дома не оказалось. Слегка приседая от головной боли, я доковылял до кухни и поставил варить кофе. Я не дождался, однако, пока кофе будет готов. Ноги привели меня в ванную, и я допил остатки одеколона, печально отметив про себя, что это уже никуда не годится, и пообещав себе, что подобное точно — в последний раз… Потом выпил кофе, но дрянной парфюмерный запах во рту остался. «Весной пахнет!» — подумал я. Я выглянул в окно и увидел, как под серым войлочным небом машины на улице давят колесами теплый, хляблый снег. Надо было спешить на работу.
Я сунул руку в карман и вытащил вчерашнюю записку от Сэшеа. С мерзким чувством я увидел на обороте круглый, женственный почерк Кома:
«В 19.00 ЖДУ В „НЕКРАСОВКЕ“…»
«И хрен дождешься!» — подумал я, ожесточаясь. Со злостью я порвал записку и побежал на работу.
Я чувствовал себя совершенно разбитым и ужасно расстраивался, что не прихватил еще лишних два- три дня, когда Валерий стряпал для меня больничный, и которые пригодились бы мне теперь как воздух… В голове был такой сумбур, что я уже отчаялся в нем разобраться.
Заодно ли Ком с Валерием? Какова тут роль Сэшеа? Есть ли в «системе» Кома еще бойцы наподобие его самого?.. В последнее верилось слабо, но настораживало чрезвычайно… Не слишком ли серьезно (а может быть, слишком беспечно?!) я отношусь к угрозам Кома? Что следует предпринять, да и нужно ли, можно ли что-то предпринять?..
На работе я первым делом переговорил с Фюрером насчет того, чтобы с завтрашнего же дня взять отпуск, тем более что отпуск у меня и так был перенесен на зиму… Фюрер, с которым я уже наладил отношения, намекнул, что после моего чистосердечного раскаяния нужда в таком строгом взыскании, как перенесение отпуска, отпала, однако если я настаиваю, то он возражать не будет… Я тут же написал заявление, и Фюрер его завизировал. Я решил поступить так, чтобы, во-первых, не терять времени — отнести анкету дяде Ивану и завтра же, придя на работу за отпускными, подать заявление об уходе по собственному желанию, с тем чтобы сразу после отпуска перейти на новое место. Во-вторых, избавить себя от необходимости лишний раз встречаться с Комом, когда тот выйдет на работу… Из радиотранслятора неслось оптимистическое: «Птица счастья завтрашнего дня прилетела, крыльями звеня…»
— А что там, собственно с твоим другом? — поинтересовался у меня Фюрер. — Всего неделю проработал — и занедужил. Он не больной? Оленька ездила его навещать и рассказывает о нем какие-то странные вещи.
— Понятия не имею, — открестился я. — И потом какой он мне друг? В институте вместе учились — только и всего…
В нашей прокуренной нише я извинился перед Сэшеа за то, что в прошлый раз обозвал его по телефону идиотом, и Сэшеа великодушно меня простил. У меня появилась мысль, а не посоветоваться ли с ним насчет моих проблем или по крайней мере осторожно разведать, что и каким образом ему стало известно об отношениях Кома и Валерия. Пока я раздумывал, как поаккуратней коснуться щекотливой темы, он сам заговорил со мной об этом в своей обычной таинственной и многозначительной манере.
— Ну, судя по твоему виду, — начал он, — могу предположить, что и ты наконец испытал на себе ИХ хватку и методы, верно?
— А какой у меня вид? — смутился я. — Перепил вчера по-черному — вот и вид… Что, здорово потрепанный?
— Г-м, потрепанный… Потрепанный — это само собой, — усмехнулся Сэшеа. — А еще такой, как будто тебя тихонько так, но уверенно подталкивают к карнизу крыши, а внизу эдак двенадцать или тринадцать этажей!
— Неужели?
— А ты пойди, полюбуйся в зеркало!
Сэшеа хотел сочувственно похлопать меня по плечу, но я со злостью ударил его по руке.
— Ну-ка, без прихлопываний!
— Кричи, кричи… — вздохнул он понимающе. — Еще не так закричишь… Я предупреждал. Ничего. Скоро ОНИ нас вообще в порошок сотрут. Так нам, дуракам, и надо: раз мы не способны объединиться
