— Сначала я должен кое-что тебе сказать.
— Ну?
Он откинул назад волосы, крепко прижимая, чтобы не падали на лоб.
— Я купил тот дом на холме.
— На холме?
Он ткнул пальцем вправо.
— На склоне, с той стороны от домика миссис Мендель. — Он снова усмехнулся. — Папа там, ждет тебя.
Я разинула рот, едва не вывихнув челюсть. Пришлось потом даже помассировать ее пальцами.
— Ты купил заброшенный домик?
— Угу. — Сунув руку в карман, он погремел ключами, папина манера.
— Тебе он всегда казался таким загадочным. Мне тоже. Папа часто туда ходил, а я за ним наблюдал. — Он пытливо посмотрел на урну. — В общем, купил, а почему, пока сам толком не разобрался.
Я вытерла глаза.
— А что будет с маминым домом?
Мика отвел взгляд от мамы.
— Будет стоять тут и гнить? — У меня даже слегка закружилась голова.
— Вот что, давай выйдем отсюда. Не хочу обсуждать это при маме.
В кухне Энди-и-Бобби уже нашли коробку с крекерами, половинку черствого батона, баночку с повидлом из черной смородины и ореховое масло. Они достали полосатые стаканчики, а Бобби готовил воду со льдом. И вот уже все трое уселись за стол и принялись все это уписывать за обе щеки. Я не удивилась бы, если бы они раскрыли рты, демонстрируя пережеванное месиво, их фирменная детская шуточка. Я тоже съела сэндвич с повидлом и ореховым маслом. Какое-то время все молчали.
Я думала о папе, что он там, на холме. Гадала, почему он не спускается к нам, но на самом деле, конечно, понимала почему.
— А где мамина выпивка? — спросил Энди.
— Я все вылила.
— Это хорошо.
Сэндвич я сжевала быстро, как оголодавшая собака. И вдруг поняла, что не могу больше ждать. Немедленно к папе. Не терпелось увидеть папу и нашу низину. Как это, наверное, здорово, стоять с ним рядом и смотреть сверху на нашу низину. Он часто это делал.
— Пойду погуляю, — сообщила я.
Все трое кивнули, продолжая жевать. Понимали, куда я.
И я оправилась к домику на склоне холма. Папа ждал меня стоя, его широкие плечи, когда-то гордо развернутые, слегка поникли под грузом прожитых лет, темные волосы поседели и поредели. Подошла и тут же крепко обняла. Запах одеколона «Олд спайс», прогревшегося на солнце хлопка, но бурбона я не почуяла. Сегодня никакого бурбона.
— Папа, ты приехал.
— Да.
— А Ребекка?
— Она решила, что это было бы бестактно.
Я кивнула. И вспомнила, как она тогда сидела в машине, ждала, пока мама выставляла Мику.
— Я позвоню ей потом, все расскажу.
— Она будет благодарна.
Я глянула на низину, на мамин дом. Отсюда была видна в окно часть нашей кухни. Мика высунул голову, потом помахал мне. А я ему.
— Пап, а почему ты всегда уходил сюда?
— Отличная панорама. Видишь, сколько всего можно отсюда увидеть.
Действительно, он был прав: всю нашу низину, и холм за ней, и дальние горы.
— Я хочу кое-что тебе показать.
Он направился за угол домика, опустившись на колени, прижал руку к земле.
— Здесь. Я похоронил здесь.
— Пап, о чем ты?
— Я похоронил тут то, что мне выдали в больнице. Это все, что осталось от нашего маленького.
Я не знала, что сказать. Неродившиеся малыши, которых мы с мамой так и не узнали, не держали на руках.
— Мне нужно было найти место для него. Чтобы было куда приходить. Чтобы можно было смотреть отсюда на дом внизу, который словно бы надо мной насмехался.
— Почему мама это сделала?
— Сделала что? — Он все еще смотрел на землю.
— Ничего, папа.
Я видела, как напряглось его лицо, потом разгладилось, потом снова напряглось. Это он позволил себе вспомнить то, что обречен был помнить. Поднявшись с колен, он крепко потер лицо левой рукой.
— Давай спускаться, папа. Ты не против? Я пошлю мальчиков в магазин, и приготовим ужин.
— Так странно, что я здесь, Букашка. Все время спотыкаюсь, заваливаюсь назад, будто меня качает.
— Неужели не процитируешь мне Шекспира, а, пап?
— Что-то нет нынче настроения.
Взяв папу за руку, я помогаю ему спускаться.
И вот он снова, мамин дом, затягивает папу внутрь, и меня тоже.
За ужином (тушеные цыплята с картофельным пюре) мы все почти не разговариваем. Незримые призраки вьются и клубятся рядом, к тому же все устали, всех переполняют чувства, они выматывают как ничто другое. Странно, мы снова за одним столом, а мамы нет. Странно это, и горько, я, как в детстве, мечтаю о том, что никогда не сбудется.
После ужина все разбредаются, ищут местечко для ночлега. Папа отчалил в город, в гостиницу, сказал, что приедет пораньше. На ночь остаться не рискнул. Призраки.
Укрывшись бабушкиным одеялом, надеюсь, что бабушка придет ко мне. Хочется, чтобы кто-то приласкал, погладил, как маленькую. Я ждала-ждала, так и уснула, без нее.
Утром я встала рано, солнце светило еще с ленцой. Мика и Энди спали на своих кроватях с «ковбойскими мотивами», длинные ноги торчали наружу, кровати-то подростковые. Бобби спал на диване в гостиной, с большим комфортом, чем братья.
Поставив кипятить воду, я подошла к окну. Гэри с миссис Мендель были в саду. Я помахала ей, но она меня не видела. Зато помахал Гэри. Хотелось крикнуть: «Это я не вам, а миссис Анне Мендель».
С ней мы встретимся на поминках, я крепко ее обниму. Она уже горбится, двигается медленно и осторожно. Ходит с палочкой, носит ортопедические туфли из толстой кожи и лечебные плотные чулки. Но живет и будет жить. Я рассмеялась, вспомнив, какой старой она казалась мне в детстве. А ведь была моложе меня теперешней.
Приготовив себе кофе, я проскальзываю мимо спящего Бобби, открываю заднюю сетчатую дверь, в утренней тишине ее скрежет кажется очень громким. Иду к клену и усаживаюсь. Сижу, наслаждаюсь кофе. Сижу тут дни, месяцы, годы. Солнце уже греет в полную силу. Не поднимаюсь даже тогда, когда слышу, как подкатывает машина, потом еще одна. Прислонившись спиной к клену, я пью обжигающий сладкий кофе, все остальное не важно. Снова хлопает задняя дверь, и ко мне галопом несется моя дочь, совсем как Фионадала. Кричит:
— Ма-а-ам, ты чего? С тобой все нормально?
Я смеюсь, я на седьмом небе от счастья. Я стискиваю ее в объятиях. От нее замечательно пахнет, наверное, туалетной водой от «Жан Нат».
— А я думала, ты не сможешь вырваться.
