— Я звонила тебе на мобильник, сказать, что все-таки смогу приехать. А ты не отвечала. Почему ты вечно не отвечаешь на звонки мобильного? — спрашивает она. — Хорошо, я дозвонилась дяде Ионе, он и забрал меня из аэропорта. И сюда я с ними приехала, с дядей Ионой и тетей Билли. — Она откинула назад волосы. — Тете Билли больше не полагается сидеть за рулем, так они всю дорогу ругались по этому поводу. Тетя возмущалась, что для мужчин никаких запретов, до самой смерти, а женщинам приходится отвоевывать каждую пядь, куда ни сунься. — Она рассмеялась.
Я тоже рассмеялась, но ровесницам моей мамы запреты действительно портили жизнь, это сейчас все стало проще.
Эйдин жадно втянула воздух.
— Как хорошо тут пахнет. И как красиво.
— Да, очень.
— Мам, я голодная.
Мы заходим в дом. Братья о чем-то галдят хором, волосы у всех взъерошенные. Глядя на них, не могу удержаться от улыбки. Приехал папа, но он в этом галдеже не участвует, наверное, ему кажется, что все считают, будто ему тут не место. Я крепко обнимаю дядю Иону и тетю Билли, как же годы их иссушили, одни косточки остались. А они потом бросаются обнимать Эйдин, долго ее не отпускают.
Мы с тетей Билли накрываем завтрак. Все разглядывают пятна на стене, оставшиеся после проделок Муси-Буси. Невольно вспоминаем о том, что она и в пансионате для престарелых изображает из себя королеву, сводит с ума весь персонал и когтями вцепляется в дедов, которые еще не совсем обветшали. В пансионат она отправилась по собственной воле, похоронив своего последнего мужа (это уже другой, не тот, кто мыкался с кипящей картошкой). Бедняга не вынес бабусиной железной хватки, довела человека до могилы.
Расставили стулья. Каким-то чудом все уместились за столом.
Братья съели целую гору печенья со сладким соусом, попутно обсуждая насущные семейные и служебные дела, вообще, все, что теперь их волновало. Мы стареем, знаю, но, когда мы сейчас все здесь, я не замечаю седину в шевелюре Мики, и лучики у глаз Энди (еще бы, столько лет щурится под солнцем!), и грядущую лысину на затылке Бобби. Для меня они почти такие же, как в далеком детстве. Интересно, какой братья видят свою сестру, тоже юной? Это все потому что мы тут, в нашем доме. Пошире открываю глаза, и мы все с неимоверной быстротой переносимся в прошлое, и вот уже нет никаких морщин, седых волос, разговоров о житейских буднях. Мы снова босоногие сорванцы, готовые носиться по траве.
Я смотрю на папу. Он так и молчит, но всем улыбается, всем собравшимся за столом.
Когда тарелки были вымыты, я пошла к себе в комнату забирать маму. Урна и правда была теплой, Мике не показалось. Я вынесла ее на улицу, по глазам братьев пытаюсь понять, что сейчас отражается в моих собственных глазах. Говорят ли наши глаза о том, что мама больше никогда не вернется?
Миссис Мендель сморкается в платочек, Гэри держит ее под локоть. Посмотрел на меня как-то непонятно, потом отвел взгляд. И я ему благодарна за то, что отвел.
Мы все встаем в круг у клена. Я высыпаю немного маминого пепла, он падает на землю. Мы молчим. Вот так же неслышно трепещут крылья бабочек. Ветер подхватывает частицы мамы, уносит вверх и кружит. Мама танцует, ветерок то резко, то плавно мчит ее по воздуху. Каждый из нас, ее детей, берет горстку, чтобы развеять в самых наших любимых, дорогих сердцу местах, таково было мамино желание. Папа пепла не взял, он уже давно (насколько удалось) освободился от нее, развеял боль. И сюда приехал, наверное, для того, чтобы избыть тяжесть окончательно. А может, он приехал ради меня. Я всем сердцем за это предположение.
Папа произносит:
— Кэти Айвин Холмс Кэри. Она была любима, и сама она тоже любила. «Ломает буря майские цветы, и так недолговечно лето наше!»[32]
— Аминь, — в один голос произносят тетя Билли и дядя Иона.
Полнее и точнее о маме и не скажешь.
Когда идем назад, папа и братья обсуждают, по какой дороге им лучше возвращаться домой и в какой забегаловке гамбургеры поприличнее. Эйдин сооружает сэндвичи, беседуя с Микой об искусстве.
Царапнула мысль: наверное, я слишком глубоко погрузилась в самые болезненные воспоминания, это только прибавило тяжести. Нет, не получится помчаться на мою гору с легкой, умиротворенной душой. Трудно оторваться от былого, очень трудно, но, может быть, пора? Не об этом ли спрашивала бабушка?
Я иду к себе, захлопываю дверь, ложусь на мягкий перьевой тюфяк, юркнув под одеяло бабушки Фейт. Решено: урну с маминым пеплом я возьму с собой на гору, там я маму и отпущу. Губы намажу красной помадой, а волосы будут развеваться, реять на ветру. Я крикну: «Мам, чувствуешь, какой ветер!» И она крикнет мне в ответ: «Эге-ге-гей!» И мы помчимся ввысь. И запах земли щекочет ноздри, а листья ласково льнут к лицу и босым ногам. И ветер сушит слезы, не позволяя им выкатиться из глаз. И наконец я отпускаю маму, она танцует, подхваченная ветром…
Внезапно голоса в той комнате тускнеют и постепенно замирают, а моя детская спаленка становится яркой и светлой. Пахнет яблоками и свежеиспеченным хлебом. Так сильно ими еще никогда не пахло, и вот я вижу ее, бабушку Фейт. Она стоит в изножье кровати, улыбается мне. Целая и невредимая, и она Здесь (а не Где-то-там).
Накатывает сладкая дрема, будто я снова стала малявочкой.
— Бабушка Фейт, ты здесь, — говорю я.
— Да, Вирджиния Кейт, — отзывается она. — Ты все сделала правильно, теперь тебе станет легче.
Откинув объемистое одеяло, протягиваю к ней руку, и в ту же секунду чувствую, как что-то ускользает, отдаляется от меня. Со вздохом проносится ветерок, вздымаются, извиваясь в танце, занавески, и вот они уже опять замерли, сомкнувшись. Свет в комнате тускнеет. Я снова кладу голову на подушку и смотрю вдаль, перед собой.
Я счастлива, вот какая мысль вдруг настигает меня.
И так сразу легко на душе, я больше не извожу себя сомнениями.
Сомнения позади. И вот тому доказательство: я отпускаю маму на волю. Верхом на Фионадале я еду по своей милой горе. Мы уже не мчимся. Тише. Ш-ш-ш. Тихим шагом. Я улыбаюсь. Обретенная легкость решает за меня, куда мне теперь идти. Куда поведет меня жизнь. Тяжесть избыта, я свободна.
Фирменные рецепты героинь книги
3 средние картофелины
3 столовые ложки муки
1 чайная ложка сахарного песка
Щепотка соды
4 стакана воды, которая только закипает
2 стакана теплого молока
1 стакан воды, которая только закипает
2 чайные ложки соли
Сода на кончике чайной ложки
2 столовые ложки растопленного жира (и чур только не использовать в моем рецепте свиной жир, со спинки какого-нибудь загубленного Лепестка!)
Мука
Это на три буханки, но может получиться две или, наоборот, четыре, я иногда кладу все на глазок, а
