– И когда это произошло?
– Я не знаю.
Глаза у нее огромные и спокойные.
– Только ты ни о чем не беспокойся, я уже все решила.
Я качаю головой, но при этом я действительно ничего не говорю. А она наверняка ждет, чтобы я что- нибудь сказал, снова смотрит сквозь стекло на улицы, колеблющиеся за окном.
– Прошу тебя только об одном: про это больше говорить не надо, – предупреждает она. – История не больно-то приятная.
Мы выходим из автобуса и идем рядом, не касаясь друг друга. Италия кутается в халат санитарки, и мы с ней вдвоем так слабы… В витрине одного из магазинов стоит девушка, она снимает объявление о летних скидках, собираясь выставить осенние модели, она передвигается за стеклом витрины по ковру из осенних листьев и каштанов, из пластика разумеется. Италия останавливается и смотрит, как продавщица натягивает платье на манекен с растрепанной прической.
– В этом году мода на зеленое…
Мы двигаемся к остановке такси, там целых три машины, ожидающие клиентов. Мы быстренько перебегаем через улицу, светофор вот-вот переключится на красный. Я помогаю Италии забраться на сиденье, потом наклоняюсь и вкладываю ей в руку деньги на проезд. – Спасибо, – шепчет она.
– Ты только не переживай, – говорю я совсем тихонько, мне не хочется, чтобы таксист услышал, – я все беру на себя, можешь не сомневаться.
Она делает губами движение наподобие улыбки, но получается вымученная гримаса. Ей хочется остаться одной, и, может быть, она мне больше не верит. Я протягиваю руку, провожу по ее лицу, я хочу избавить ее от этого печального, затравленного взгляда… Потом захлопываю дверцу, и такси отъезжает.
Я остаюсь в одиночестве, делаю несколько шагов – вот только куда же мне идти? Нужно собраться с мыслями, нужно разыскать машину, брошенную посреди дороги. В больницу к началу плановых операций я уже опоздал, ну что же, делать нечего. Италия до последнего мгновения ждала, что я скажу ей не это, а что-то другое. В глубине ее глаз брезжила какая-то надежда, что-то вроде метелки, забытой в уголке хорошо прибранной комнаты, а я притворился, что ничего не замечаю. У меня даже не хватило смелости изобразить безжалостность и силой навязать ей нужное мне решение. Я дал ей, видите ли, выбрать, сделал так, что вся вина оказалась на ней. А взамен я оплатил ее такси.
Твоя мать вернулась в город. Нет больше никаких следов моего холостяцкого бивуака, столик, куда я водружал ноги, погружаясь в чтение, снова стоит на прежнем месте, довольно далеко от кресла, в центре ковра, в окружении целой компании диванчиков. На низком этом столике из инкрустированного дерева разместились бокалы с розовыми ножками, корзиночка со сдобными сухариками и плоская ваза со сливами, обернутыми в тонкие ломтики бекона. Эльза пригласила наших друзей на ужин. Я задержался в клинике допоздна, оперировать пришлось, преодолевая всякую бестолковщину, – в операционной не хватало людей: с сентября, видите ли, снова начались забастовки. Бросая ключи в чашку из черного дерева возле входной двери, я уже слышал голоса сидящих в гостиной. Я шмыгнул в ванную для прислуги и ополоснул лицо, прежде чем предстать перед гостями. Привет… привет… привет. Похлопывания по плечу, чмоканье. Аромат духов, щекотание от прядей волос, запах вина и сигарет.
Я стою опершись о книжный шкаф. Передо мною Манлио. Говорит он обо всем на свете: о лодках, о своей Мартине, которая опять угодила в клинику для алкоголиков, о каком-то шве на брюшине, который был гладок, как попка младенца, а потом вдруг воспалился и пошел ступеньками. У него в руке сигара, и рука эта разгуливает чересчур близко к моему лицу.
– А ты-то, ты как поживаешь?
– Сигара, Манлио…
– А, ну да, извини… – И он чуть-чуть отводит руку.
– У меня к тебе есть разговор.
Он смотрит на меня, выпускает облако вонючего дыма.
– У тебя физиономия прямо как у зомби, что это с тобой?
– Пойдем, там макароны подали…
За столом я никого не слушаю, я просто ем – поглядываю в тарелку, втыкаю вилку, выпиваю бокал вина, потом подаюсь к миске и накладываю себе еще. Жрать хочу как зверь. Над столом плывет гул голосов. На скатерть падает овод, я сгребаю его в кулак. Твоя мать на меня смотрит. На ней зеленая кофточка, испещренная прозрачными полосами-вставками, на мочках ушей два маленьких изумруда. Волосы подобраны, одна-единственная свободная прядь свешивается на лицо – Эльза красива необыкновенно. Я думаю о босой девушке, что хлопотала в витрине, и об Италии, которая сказала: «В этом году мода на зеленое».
– Ты что, десерт есть не будешь?
Я поднялся из-за стола:
– Прошу прощения, мне нужно срочно позвонить.
Иду к себе в комнату, набираю номер. Вызов пошел, но никто не снимает трубку.
Я растягиваюсь на кровати. Эльза входит: – Кому это ты звонишь? – Так, никому, там занято. Она тем временем протиснулась в нашу супружескую ванную и справляет малую нужду, в зеркале шкафа я вижу ее отражение, юбку, подобранную до самых ягодиц. – Очередной пациент? – Вот именно, пациент. Она тянет за цепочку бака, гасит свет и выходит.
– Какой-нибудь «престижный» рак? – улыбается она.
Да, не так-то легко ей жить с человеком, занятым столь невеселой работой. Она в конце концов усвоила мой докторский жаргон и ерничает вместе со мной.
Я адресую ей ответную улыбку.
– И все же в башмаках на кровать не ложатся, – говорит она и выходит из комнаты.
– Алло, я слушаю…
– Где ты была?
– Дома.
– Я сто раз тебе звонил.
– Я, наверное, просто не слышала. У нее тяжелое дыхание на фоне какого-то гула.
– Что это у тебя гудит?
– Это пылесос, подожди, я выключу.
Голос отдаляется, потом возвращается обратно, гула уже нет.
– Ты что, затеяла уборку на ночь глядя?
– Да, захотелось отвлечься.
– Я, понимаешь ли, просто хотел послать тебе поцелуй.
Мы с Манлио вышли на воздух, я утянул-таки его на террасу.
– Есть у меня одна пациентка, я два года назад оперировал ей грудь. Ей сейчас рожать рискованно, надо бы прервать беременность.
– У нее, случайно, срок не пропущен?
– Со сроком все нормально.
– Так чего же ты не укладываешь ее к себе в клинику?
Внизу грузовик из службы городской очистки как раз зацепил бункер с мусором. Манлио поднял воротник пиджака, скорее всего, он все понял, потому что тут же принимается что-то насвистывать.
Вечеринка наша кончается посиделками на диванах, потом диваны пустеют, остаются только вмятины от тел, сплющенные подушки, бокалы и рюмки в самых невероятных местах, пепельницы, переполненные окурками. Эльза уже сняла туфли на каблуках:
– Славный получился вечерок.
– Ну да.
Я поднимаюсь и тянусь к пепельнице.
– Ничего не трогай, завтра Джанна все уберет.
– Я просто выброшу окурки, уж больно они воняют.
Она идет к себе в комнату, снимает косметику, надевает ночную рубашку. Я продолжаю сидеть перед