тянула и тянула меня вперед. Я давил ногой на акселератор и разговаривал с Италией.
– Ты не волнуйся, – говорил я, – мы сейчас приедем, увидишь, все будет в порядке. Не волнуйся.
Италия не волновалась, она лежала неподвижно и вся горела, возможно, у нее начиналась кома.
Тем временем в воздухе, в попадавшихся нам боковых дорогах, в самой растительности стала чувствоваться близость моря. Это было море нашего Юга, со свойственными Югу неказистыми строениями на узкой полосе междушоссе и берегом. Наконец над какой-то ротондой в гуще проржавевших дорожных указателей мелькнул белый квадрат и в центре его – пунцовая буква Н. Я проехал еще несколько сот метров и остановился перед невзрачным зданием, прямоугольным и низким, окруженным цементным бордюром. Это была одна из тех приморских больниц, которые зимою практически бездействуют. На стоянке всего несколько машин, карета «скорой помощи». Приемный покой пуст, горела только дежурная лампочка. Италию я нес на руках, одна из ее туфель бордового цвета свалилась с ноги, потерялась неизвестно где. Я поглядел через застекленную дверь, толкнул ее: там были еще двери, там тоже царила тишина.
– Есть кто-нибудь?
Появилась медсестра, брюнетка с собранными на затылок волосами.
– У меня тут экстренный случай, – сказал я, – где дежурный врач?
Не ожидая ответа, я пошел по смежным комнатам, открывая двери ногами. Девушка испуганно следовала за мной на безопасном расстоянии вместе с каким-то человеком в коротеньком халате, похожем на ясельный фартук.
В конце концов я нашел реаниматорскую операционную – она тоже была пуста, ставни на окнах закрыты, вокруг стояла аппаратура, которой явно не пользовались уже много времени. Я разыскал кислородный баллон, приложил маску к лицу Италии. Обернулся к девушке:
– Мне нужно сделать эхографию.
Она в ошеломлении не двигалась, я взял ее за локти, потряс.
– Пошевеливайтесь!
Через несколько секунд тележка с эхографом ехала ко мне, ее толкал фельдшер в коротеньком халате. Я тем временем успел открыть шкаф с медикаментами, стал рыться в этом ворохе бесполезных коробок. Появился дежурный врач, человек среднего возраста, заросший бородой до самых очков. Я в это время вводил Италии антибиотик.
– Вы, собственно, кто? – спросил он хрипловатым голосом не вовремя разбуженного человека.
– Врач-хирург, – отвечал я, даже не обернувшись. Монитор эхографа уже светился.
– Что с нею? – спросил он.
Я не стал ему отвечать. Я водил зондом по животу Италии – на мониторе ничего не возникало. Все фельдшеры и сестры собрались вокруг меня, молчали, совсем рядом я чувствован дыхание дежурного врача, надсадное дыхание заядлого курильщика. Потом я понял, в чем дело, хотя и отказывался в это верить… Другие тоже поняли. Живот Италии был полон крови. При этом никакой внешней кровопотери у нее не было, кровотечение было сугубо внутренним, возможно, все органы брюшины уже охвачены некрозом.
– Где у вас операционная?
Дежурный врач смотрел на меня, он явно находился в затруднении.
– Вы не имеете полномочий оперировать в нашей структуре…
Куда идти, я не знал, но уже взялся за ручки каталки. Теперь сестра суетилась возле меня, показывала дорогу. Операционная оказалась там же, на первом этаже, в глубине коридора, выложенного голубыми изразцами, – комната, похожая на все предыдущие. Свет в ней не горел, стоял застарелый запах спирта. Электрокардиограф был задвинут в угол, рядом стояла пустая тележка. Мы вошли в этот полумрак, я поставил каталку на середину комнаты, прямо под бестеневую лампу, свисавшую с потолка. Я зажег этот светильник – добрая часть лампочек оказалась перегоревшей.
– Открой ставни, все до единой! – сказал я медсестре, и она, словно автомат, исполнила распоряжение.
– Где инструменты?
Она нырнула в какой-то закуток, в котором обозначались створки металлического шкафа, стала рыться в ящиках, я подошел к ней. Сидя на корточках, она вытащила из какой-то коробки запечатанный пластиковый пакет, он был наполнен хирургическими ножницами, одними только ножницами. Сестра смотрела на меня, она не имела никакого понятия о том, что именно мне понадобится. Я вытащил из пазов ящик, вывалил его содержимое на пол, потом следующий ящик, потом еще один. В конце концов я отобрал все необходимое – холодный скальпель, пинцеты, ранорасширитель, коагулятор, зажимы, иглы. Там все нашлось. Я один за другим схватил эти пластиковые мешки, побросал их на сервисную тележку. Разрезал посередине одежду Италии, взялся за края, отогнул их на стороны. Вид ее кожи был для меня каким-то неожиданным, поразила ее совершенно нереальная белизна, высвеченная холодным светом бестеневой лампы, поразили ребра и маленькие розовые соски с синими венами.
– Электроды сюда, – сказал я.
Медсестра присоединила присоски к проводам электрокардиографа, приложила к груди Италии. Потом я ввел в горло Италии интубационную трубку, тихонько, чтобы не причинять ей боли. Взял две зеленоватые простыни из лежавшей рядом стопки, бережно положил на ее тело – одну на ноги, другую наверх, чтобы покрыть ей грудь. Приготовил нужную дозу пентотала. Помылся и торопливо натянул стерильный халат прямо на одежду. Дежурный врач подошел ко мне, голос его звучал теперь прямо-таки металлически:
– Наша больница ненамного отличается от простой амбулатории, у нас нет оборудования для такой сложной операции. Если что-то случится, у вас будут неприятности, и у меня тоже… Все мы не оберемся неприятностей….
– У нее перитонит, а может быть, и сепсис, вы же видите.
– Положите ее в карету, отвезите в приличную больницу, это будет лучше всего. Если она умрет во время переезда, никого обвинять не станут.
Я, Анджела, взял его прямо за физиономию – в руке у меня оказался кусок бороды, ухо, что-то еще… Я взял этого человека и швырнул его об стенку. Он ушел. Мне пришлось еще раз вымыть руки.
– Перчатки, – сказал я и растопырил пальцы.
Чернявая медсестра очень старалась, она протянула мне перчатки, совсем как ее учили, – вот только руки у нее дрожали.
Парень в коротком халате стоял в углу, теперь на нем был другой, длинный халат и марлевая маска. Я наконец рассмотрел его внимательнее – у него было странное, трапецеидальное лицо.
– Ты стерильный?
– Да.
– Тогда иди сюда, будешь помогать.
Он послушался, стал у головы Италии.
– Постоянно поглядывай на монитор, держи включенным дефибриллятор, он может понадобиться.
Извне, через окно, начинал просачиваться голубоватый свет. Лицо у Италии было гладкое, безмятежное. Я чувствовал себя сильным, Анджела, неожиданно сильным. Эту сцену я уже где-то видел раньше, вот только не помню где, возможно и во сне. Я пережил этот момент задолго до этого, и, возможно, я все время его ожидал. Подобное наше свидание было запланировано. И тут мне показалось, что я проник наконец в тайну собственной жизни. Страх крови, преследовавший меня в детстве, разрез, сам этот белый миг, когда разрезанная плоть еще не кровоточит, – все это, возможно, была она. В этой моей боязни первого разреза была она. Кровь, которой я так боялся, была ее кровью, поэтому точно так же я боялся и ее любви. Эта любовь уже была вплетена в мою судьбу! Тот, кто тебя любит, существует вечно, он есть еще до того, как ты с ним знакомишься, он есть еще до тебя. Теперь всякий страх у меня ушел. Нежданная теплота обдала мои плечи, надо мной взошло солнце, жаркое и благодетельное, предназначенное только мне одному.
– Скальпель.
Скальпель лег мне в ладонь, я сжал его, я приложил его к телу Италии. Я люблю тебя, подумал я, люблю твои уши, твое горло, твое сердце. И я сделал разрез. Я услышал звук ее раскрывшегося тела и стал ждать появления крови.
Потом началась моя работа. Та самая кровь, что выступила при разрезе, уже давно пропитала органы
