нельзя полагаться, никому нельзя верить на слово, оно потеряло всякую цену.
Медведь молча доел круассан и допил до последней капли свой кофе. Потом закинул руку за спину, достал оружие, массивный пистолет ТТ, и положил его на стол.
— Ух ты! — восхитился старик. — Давненько я не видел такого. Он твой, товарищ?
Медведь молча смотрел на него.
— У меня был такой, когда я служил в армии. Можешь выполнить одну мою просьбу? — Он запнулся было, но продолжил, хотя Медведь не ответил: — Не хочу, чтобы меня нашли в таком виде. Я могу хотя бы одеться? — Он встал, придерживая полотенце рукой. — Мои вещи в спальне.
— Я тебя одену потом, — пообещал Медведь. — Даю слово.
Старик, все так же держа рукой полотенце, подошел к стеклянной стене. Стоя спиной к Медведю, он продолжал что-то говорить. Тот взял со стола пистолет правой рукой и поднялся, прихватив с дивана одну из подушек. Синюю и очень мягкую.
А старик все рассказывал:
— …Я многое повидал, товарищ, я прожил интересную, полную приключений жизнь. Я помню старые добрые времена расцвета моей родины, я познал любовь прекрасных женщин. Только вот с дочерью мне не повезло, а этот проклятый итальяшка…
Медведь не дал ему закончить, он приблизился сзади, приложил подушку к голове и нажал на курок, не забыв прикинуть угол выстрела так, чтобы пуля не пробила стекло. Тело старика кулем упало на пол, и лежавший там ковер начал стремительно напитываться кровью. Убийца прошел через гостиную и толкнул дверь ванной комнаты. Она была наполнена паром. Девушка отдернула шторку, демонстрируя мокрое, порозовевшее от горячей воды тело. Теперь она казалась напуганной.
— Что… что ты хочешь? — только и смогла выдавить из себя она, тщетно пытаясь улыбнуться. — Что ты сделаешь со мной?
Русский выстрелил дважды, постоял немного, наблюдая, как все еще текущая из душа вода окрашивается затем в алый цвет. Потом пошел в спальню и аккуратно собрал с пола барахло старика, чтобы одеть труп.
Телефон снова зазвонил, Медведь немного подождал и поднял трубку только после третьего звонка. На том конце послышался все прежний голос:
— Это ты, Медведь?
— А кто еще здесь может быть?
Он все так же валялся в постели, практически в той же позе, что и раньше. Лежал на спине, уперев взгляд в потолок, не в силах заставить себя подняться, выйти на улицу и спуститься в пивную Пепе Мартина. Медведь представил себе Алексиса, сидящего за своим рабочим столом у телефона, защищенного от прослушивания. Такую игрушку он смог достать через израильтян. Ненавистный голос шефа впивался в мозг.
— Ладно, послушай, я тут подумал. Знаешь… мне кажется, это будет… я думаю, будет нормально, если в этот раз я предложу тебе три лимона. Идет?
Медведь так и видел, как тот сидит, заложив ногу за ногу, откинувшись на спинку эргономичного кресла. Когда речь заходила о нем, о Медведе, Алексис обычно говорил: «Это настоящее животное, русский зверь, можно сказать, недочеловек. Мы вместе служили в Афганистане». Медведь случайно услышал один раз, как тот рассказывает о нем очередному клиенту, не зная, что «настоящее животное» находится неподалеку. Русский зверь!
— Три миллиона, хорошо. Что еще?
— Ты должен отправиться в Мадрид. На тебя уже зарезервирован номер в отеле под названием «Виктория», который находится на площади Санта-Ана. Ты запомнил? А документы и деньги я вышлю тебе как обычно. Понятно?
— Да, понятно. И кто же на этот раз?
— Потом узнаешь.
Прежде чем повесить трубку, Медведь услышал:
— Это займет у тебя пять минут, не более.
В одиннадцать утра, чисто выбритый и одетый в свой обычный костюм, я подошел к Элене, сидящей за столиком у окна в углу полупустого зала на верхнем этаже кондитерской «Мальоркина». Она прикрыла лицо рукой и казалась погруженной в книгу, которую читала, поставив локти на стол. Элена была одета в черное летнее платье и успела отлично загореть. Темные волосы, подстриженные короче, чем я помнил, оставляли открытой шею. Мы не виделись пять лет.
Я прошел к ней через пустое помещение, и она наконец заметила мое присутствие, оторвала взгляд от книги и резко ее захлопнула. Черты ее лица как-то заострились, сильнее выступили скулы. Под глазами залегли большие черные круги.
Я сел напротив. Некоторое время мы молчали.
— Так-так… Значит, ты хотел поговорить со мной, да? И о чем же?
В дверях показался официант, он медленно приближался к столу. Это был пожилой мужчина.
— Черный кофе, пожалуйста, — сказал я, прежде чем он подошел ближе.
Он молча кивнул и повернул обратно.
— О твоей дочери, Элена.
— И ты полагаешь, что я буду с тобой разговаривать после всего того, что ты нам сделал?
— Да, полагаю.
— Ах, ты полагаешь?!
Она откинулась назад, словно хотела рассмотреть меня под другим углом. Я в ответ разглядывал ее. Казалось, на лицо Элены пала темная пелена, оно погасло. Перед ней стояла пустая чашка и тарелочка с недоеденным неаполитанским пирожным. Я молчал, а она опустила глаза и провела рукой по краю стола, словно сметая крошки. Пробивающиеся через огромное окно солнечные лучи рисовали на ее лице причудливые полосы.
Неожиданно Элена заговорила, все так же глядя в скатерть:
— Знаешь, что я скажу? Мы не созданы для того, чтобы пережить собственных детей. Боже мой, я никогда не думала… даже в самом страшном сне не могла себе представить, что мне придется хоронить Лидию. Это… это чудовищно! Но ты… ты не можешь этого знать, у тебя ведь нет детей, да и вообще мужчины… то есть я так думаю, что у мужчин немного другое к этому отношение. Отец Лидии погиб в автокатастрофе около пяти лет назад. — Она наконец подняла лицо и посмотрела прямо на меня. — Я ненавижу тебя, Тони, ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя ненавижу. — Элена неожиданно улыбнулась. — Думаю, именно поэтому я и согласилась встретиться с тобой. Ты и твой дружок Дельфоро… — Она помотала головой. — Эта грязная свинья, подлый убийца, сукин сын… Ты знаешь, что я была знакома с ним? Он приходил… приходил к нам домой, когда она училась у него, такой представительный, самодовольный до тошноты, такой нелепый… Ведь этот идиот считал себя новым Исааком Бабелем… А сам писал всякую дешевку. Сочинитель из самых захудалых…
Задохнувшись от злости, она быстро прикрыла лицо руками.
— Ты мне дашь возможность сказать?
— Сказать… сказать… Валяй, мы все равно проводим всю свою жизнь в болтовне.
— Успокойся и выслушай меня. Я работаю на Матоса, адвоката.
Я сделал паузу, чтобы убедиться, что до нее доходят мои слова. Элена молчала, впившись в мое лицо своими огромными темно-зелеными глазами. Я помнил время, когда эти глаза были совсем близко, время, когда эта женщина лежала в моих объятиях и шептала слова любви. Тогда я ей почти верил.
— Я хочу, чтобы ты знала: Матос передал мне фотокопию дневника твоей дочери, там написано, что
