финиками.
Так как было маловероятно, чтобы гум мог вернуться, немец оставил животных на прежнем месте и снова поспешил к скалам. Боль от удара уже прошла, и его голова снова стала ясной и свежей, как прежде.
Джелаби стояли возле четверых связанных пленников, которые все еще не шевелились.
— У нас еще остались ремни, веревки или шнуры? — спросил Шварц.
— Сколько угодно, господин, — ответил словак, — джелаби всегда имеет их достаточно в своей сумке.
— Очень хорошо; ими мы свяжем хомров.
— Если они позволят нам это сделать!
— Во всяком случае, попытаемся.
Шварц снова подошел к выступу скалы и увидел, что хомры находятся в прежнем положении. Услышав выстрелы и крики, они поняли, что нападение прошло не так успешно, как они ожидали. Ясно было одно — немец и джелаби вовсе не спали, а защищались. Но кто остался победителем? Рассудок советовал им оставаться на месте и ждать известий с какой-либо стороны. Все их внимание было направлено на место второй стоянки, которого они, однако, не могли видеть, так как там больше не горел огонь. Наконец, они заметили выступившую из темноты фигуру этого ненавистного гяура, который медленно шел по направлению к ним. Ружей при нем не было.
— Вы слышали выстрелы? — торопливо спросил он, подходя.
— Да, — отвечал шейх. — Кто стрелял и что все это значит.
— Откуда мне знать? Я проснулся от шума и увидел, что джелаби рядом нет. Я отправился их искать и услышал выстрелы на востоке отсюда. Вы, кажется, не спали и, значит, должны лучше меня знать, что произошло.
— Мы совершенно ничего не знаем, эфенди. Нам показалось, что это ваше ружье произвело выстрелы, и мы подумали, наверное, появился еще один лев.
— Тогда он, должно быть, проглотил джелаби со всеми потрохами, потому что они как сквозь землю провалились. Нет, здесь что-то другое. Не хочешь ли пойти посмотреть вместе со мной?
— Да, конечно, я пойду.
Шейх едва смог скрыть свое разочарование и ярость оттого, что снова видел проклятого немца живым. Но где же джелаби и что стало с людьми гума? Он весь горел от нетерпения поскорее это узнать и с готовностью согласился на предложение чужеземца.
Когда они подошли к скалам поближе, шейх увидел джелаби, и у него вырвался неосторожный вопрос:
— Вот же они? Но где гум?
— Гум? — переспросил Шварц. — Так ты сознаешься, что знаешь о нем? Вот уж не думал, что ты такой прямодушный человек.
— Гум… Эфенди, гум… это… это… я… — пролепетал в испуге шейх.
— Уже достаточно того, что ты сказал. Свяжите его!
Отдавая этот приказ, он схватил араба обеими руками за шею и так сдавил ему горло, что тот не мог издать ни звука. Руки и ноши шейха были тут же опутаны ремнями, после чего его положили на землю.
Тогда Шварц крикнул ожидавшим у костра хомрам:
— Зуэфэль Абалик, иди скорее сюда! Тебя зовет шейх.
Он знал по имени всех хомров и был уверен, что ему удастся заманить их сюда по одному. Чтобы шейх не предупредил своих, маленький словак склонился над ним, приставив к его груди лезвие своего ножа, и пригрозил:
— Посмей произнести хоть слово, и я проткну тебя насквозь!
Впрочем, это предупреждение было излишним, пленник и так едва был жив от страха. Зуэф пришел и не успел произнести ни одного слова, как его тоже схватили за горло. Так же обошлись и с третьим арабом, которого вызвал Шварц.
Троих оставшихся у костра хомров одолеть было несложно. Двое джелаби остались охранять пленников, а остальные шесть отправились вместе с Шварцем к лагерю арабов и молча бросились на них. Хомры были так ошарашены, что почти не сопротивлялись. Несколько возмущенных вопросов с их стороны и несколько крепких ударов по головам в ответ — и они лежали на земле, связанные по рукам и ногам.
Сюда же перетащили всех остальных пленников. Четыре человека из гума притворялись, что все еще без сознания, но было видно, как они чуть-чуть приоткрывают глаза, чтобы понаблюдать за людьми, которым попали в руки. Троих джелаби Шварц послал за тем разбойником, которого подстрелил Стефан. Он оказался жив, хотя рана была очень тяжелая: пуля раздробила правую бедренную кость. Шварц попытался перевязать рану как можно лучше.
Все эти действия джелаби производили, не говоря ни слова. Пленники тоже предпочитали отмалчиваться, беря пример со своего шейха, который, казалось, решил никогда больше не раскрывать рта.
Затем Шварц взял с собой четверых людей и пошел с ними к месту стоянки гума, чтобы доставить оттуда животных и брошенные рядом с ними вещи. Вернувшись, он установил дозорный пост невдалеке от лагеря на случай, если вдруг Абуль-моут решится предпринять попытку освобождения попавших в плен сообщников.
Когда наконец со всеми делами было покончено и победители уселись вокруг костра, шейх решил, что пришло время потребовать объяснений.
— Ни один человек не смеет вопрошать Аллах о причинах его деяний, — начал он, — но у вас я хотел бы узнать, по какому праву вы схватили и связали меня и моих людей?
— Тебе это известно не хуже, чем нам, — ответил Шварц.
— Мне? Я вообще ничего не понимаю!
— По-моему, вам грех жаловаться на свою судьбу: ведь с вами обошлись гораздо мягче, чем бандиты должны были поступить с нами. Нас собирались убить, вы же пока только связаны.
— Вас хотели убить? Кто?
— Гум, о котором ты сам недавно говорил.
— Я понятия не имею ни о каком гуме!
— Не лги! Вы давно сговорились убить меня. Думаешь, я не почувствовал, когда ты дотронулся до моей руки, когда приходил к нам в лагерь, чтобы проверить, крепко ли мы спим? А после этого ты разыскал гум и привел его сюда.
— Боже праведный! — только и смог вымолвить шейх в первое мгновение. Теперь он понимал, что запираться дальше бесполезно, но все же решил стоять на своем до конца и, собравшись с духом, закричал в притворном гневе:
— Что за клеветник наговорил тебе все это? Мы верно исполняли свою службу и вправе были ожидать от тебя благодарности. А ты вместо этого держишь нас в плену и обвиняешь во всех смертных грехах. Кто поставил тебя судьей над нами, свободными бени-араб? И кто дал тебе право так с нами обращаться? Я требую, чтобы ты немедленно вернул нам свободу!
— А вот этого я сделать как раз и не могу. Ты ведь сам только что сказал, что я не имею права судить вас, значит, я не должен выносить над вами ни обвинительный, ни оправдательный приговор. Ваша судьба находится не в моих руках, а в руках мидура из Фашоды, которому мы передадим вас завтра, а точнее — уже сегодня.
— Боже милостивый! — испуганно воскликнул шейх, — но ведь мидур наш враг!
— И у него для этого есть все основания, так как он враг всякого беззакония. Вам не поможет избежать встречи с ним ни ваша священная Фатха, ни сура «Йа син», ни уж тем более я! Так что советую не тратить времени на уговоры, потому что ни угрозы, ни мольбы не заставят меня сжалиться над вами. Приберегите их для мидура: он выслушает наши обвинения и ваши оправдания и затем решит, что с вами делать.
— Но подумай о том, что своим поступком ты навлечешь на себя месть всего племени хомров!
— Я презираю племя, чей шейх трусливо прячется, заслышав рычание льва, в то время как «жалкие» джелаби находят в себе мужество вступить в бой с Отцом Грома.
