низкий, вытянутый в длину склад для хранения урожая и множество открытых навесов — четыре деревянных столбика да крыша над ними, под которые при угрозе нападения загоняли скот. Ворота были сколочены из очень крепкого дерева, а снаружи, кроме того, еще и обиты железным листом.
Мы подъезжали с юга, а потому вынуждены были обогнуть асиенду и проехать вдоль западной стены, пока не добрались до ворот. Обе створки у них были раскрыты настежь, так что мы беспрепятственно въехали во двор. Несмотря на множество зданий, его заполнявших, двор выглядел пустынным. Видимо, на асиенде жило не так уж много людей, мы не встретили ни одного человека.
Я спешился, отдав поводья маленькому индейцу, и направился к мостику, намереваясь пройти в господский дом. И как раз тогда, когда я переходил ручей, дверь дома отворилась, и в проеме показался человек, чье опухшее, в оспинах лицо не производило приятного впечатления. У меня нет предубеждений против рябых; конечно, их лица не блещут красотой, это верно, но ведь и хороший человек может заболеть оспой. Здесь, однако, оспины добавляли только последний штрих к общему неприятному впечатлению. Даже и без оспинок лицо это было бы отталкивающим. Человек оглядел меня сверху донизу и прикрикнул:
— Стой! Через мост может переходить только кабальеро. Что тебе там надо?
Несмотря на это предупреждение, я пошел дальше. Когда я уже оставил за собой мост и очутился прямо перед сердитым человеком, то ответил ему:
— Дома ли сеньор Тимотео Пручильо?
— Между прочим, его называют доном. Это ты должен хорошенько усвоить. Титулом сеньора величают меня. Да, я — сеньор Адольфо, mayordomo[55] этой асиенды. Здесь мне все подчинено.
— Даже асьендеро?
Не зная, что ответить, он бросил на меня уничтожающий взгляд и сказал:
— Я — его правая рука, исток его мыслей и воплощение его желаний. Итак, он дон, я — сеньор. Понятно?
Признаюсь, что я почувствовал большое желание нагрубить, но, учитывая обстановку и мое природное добродушие, я вынужден был ответить очень вежливо на поставленный вопрос:
— Как вы прикажете, сеньор. Итак, будьте добры сообщить мне, дома ли дон Тимотео?
— Он дома!
— Значит, с ним можно поговорить?
— Нет; для таких людей — нет. Если у тебя есть какая-то просьба, то я именно тот человек, которому ты должен ее передать. Ну, скажи же мне наконец, чего ты хочешь?
— Я хочу попросить ночлег для себя самого и вот для этих троих индейцев, которые прибыли вместе со мной.
— Ночлег? А может быть, еще вам дать пить-есть? Этого еще не хватало! Там, снаружи, с той стороны границы асиенды, есть достаточно места для подобного сброда; немедленно убирайтесь отсюда, и не только с территории асиенды, но и вообще за наши границы! Я прикажу какому-либо пастуху следовать за вами и мгновенно пристрелить вас, как только вы пожелаете провести эту ночь внутри наших границ!
— Очень уж вы суровы, сеньор! Подумайте только, что через несколько минут наступит темнота, и тогда мы…
— Молчи! — прервал он меня. — Ты хоть и белый, но по тебе сразу видно, что ты за тип. А с тобой еще и краснокожие! Вы что ж, хотите переделать нашу асиенду в разбойничий притон?!
— Хорошо, я уйду, сеньор. Я и не знал, что похож на отъявленного мошенника. Правда, сеньор Мелтон, который обещал мне на этой асиенде место tenedor de libros, вряд ли согласится с мнением, что это приглашение так опасно для вас.
Я повернулся и медленно пошел через мост назад. Но тут он закричал мне в спину:
— Сеньор Мелтон! Tenedor de libros! Ради Бога, куда же вы идете? Оставайтесь! Возвращайтесь обратно!
А когда этот призыв не подействовал и я продолжал идти дальше, он побежал за мной, припрыгивая, схватил меня за руку, остановил и принялся уговаривать:
— Если вас послал сеньор Мелтон, то я не могу вас выгнать. Пожалуй, вы согласитесь, что ваш наряд не может пробудить доверия у порядочного человека, и если бы вы хоть раз погляделись в зеркало, то сами бы признали безоговорочно, что подобная физиономия вполне может принадлежать жулику, однако одежда не всегда говорит правду, да и случается порой, что человек с лицом мошенника ничего не украдет. Ну, а если к этому присовокупить то обстоятельство, что вы посланы сеньором Мелтоном, то еще может оказаться, что вас вовсе и не надо бояться. Так что оставайтесь, оставайтесь!
Что должен был я подумать про этого мажордома? Что он дурак? Что у него, как это принято выражаться, не все дома? Я бы с этим не согласился. Выражение его лица было таким хитрым, а взгляд его маленьких глаз таким коварным, что его никак нельзя было назвать идиотом. Тем не менее я не сделал ни одного замечания о том, что он называл меня на «ты» и что каждая его реплика должна была оскорблять меня, и спросил его столь же вежливо, как и прежде:
— Ваше приглашение распространяется и на моих спутников?
— На этот вопрос я еще не могу ответить, потому что прежде должен переговорить с доном Тимотео.
— Думаю, что его это не касается, потому что, по вашим собственным словам, только вы один в состоянии решить этот несложный вопрос!
— Да, когда дело касается отказа, то это могу решить я сам. А вот теперь я позвал вас остаться, но вы захотели удержать при себе краснокожих, поэтому я должен сначала поговорить с доном Тимотео. Подождите здесь! Не пройдет и пяти минут, как я вернусь с ответом.
Так как, разговаривая с ним, я шел к дому, то теперь мы оба оказались перед самой дверью. Он хотел войти, а я должен был ожидать его снаружи! Я покачал головой и возразил ему:
— Я не принадлежу к представителям того слоя общества, которых можно оставлять за дверью. Я войду с вами, и при этом вы даже пропустите меня вперед.
При этих словах я прошел в дверь, а он, не говоря ни слова, последовал за мной. Когда чуть погодя я обернулся и взглянул на него, то заметил, что на его физиономии гнев боролся с возмущением. Он кивнул на одну из дверей и исчез за ней, а я остался возле нее. Через короткое время он вышел и движением руки подал мне знак, что я могу войти.
Вестибюль дома был широким, но с низким потолком. Двери, которые я увидел по обе стороны от входа, были сбиты из гладковыструганных досок; они были совсем не окрашены — такие двери мы подвешиваем в хлеву или на конюшне. Та же самая простота царила и в комнате, где я теперь оказался. Там были два очень маленьких окна, с грязными, полуслепыми стеклами. У одной из стен стоял покрытый лаком стол. Компанию ему составляли три грубых стула, сработанных, конечно, не краснодеревцем. В одном углу висел гамак. Три оштукатуренных стены были абсолютно голыми; на четвертой висело оружие. Куда менее скромной оказалась внешность человека, поднявшегося при моем появлении с одного из стульев, чтобы как следует рассмотреть меня своими темными глазами. Его лицо выражало удивление и любопытство. Одет он был так элегантно, что казалось, ему достаточно сесть на лошадь, чтобы вся публика, гуляющая по одному из известных проспектов Мехико-Сити, была у его ног.
Костюм его был сшит из темного бархата, отороченного золотыми шнурами и бахромой. Пояс был составлен из широких серебряных колец; к нему хозяин подвесил нож и два мексиканских пистолета с дорогими накладными рукоятками. Широкополая шляпа, лежавшая сейчас на столе, была изготовлена из тонких листьев Carludovica palmata[56], причем плетение было таким, что шляпа наверняка стоила не меньше пятисот марок, а колесики на шпорах асьендеро выделаны были из золотых двадцатидолларовых монет.
Перед таким элегантным созданием я выглядел жалким бродягой. Поэтому я вовсе не удивился, когда асьендеро, разгладив хорошо ухоженной рукой окладистую черную бороду, с удивлением сказал, как бы не мне, а самому себе:
— Мне сообщают о приезде tenedor de libros, а кто появляется? Человек, который…
— Который очень достойно может занять это место, дон Тимотео, — прервал его я.
Грубости надутого «сеньора Адольфо» там, за дверью, не могли задеть меня, но от владельца имения
