я бы не потерпел невежливости. Потому-то я и перебил его речь, подчеркнув важность своих слов. Он откинул в шутливом испуге голову, еще раз оглядел меня, а потом сказал с довольным смехом:
— О, это заметно. Кто вы, собственно говоря, и что собой представляете?
Он высказался довольно безразлично. Надо ли мне было показывать себя обиженным? Он выглядел не как денежный мешок, а скорее как жизнерадостный, хорошо устроенный кабальеро, привыкший мало времени тратить на разговоры с обычными людьми.
— Есть много такого, о чем вы понятия не имеете, дон Тимотео, — ответил я ему, рассмеявшись точно так же, как он в ответ на мои слова, — и можно стать значительным и важным для вас человеком, так что у вас будут все причины поздравить себя с тем, что к вам пришли.
— Cielo![57] — теперь он расхохотался. — Разве что ко мне придут, чтобы объявить, что я провозглашен повелителем всей Мексики!
— Совсем наоборот. Я пришел сказать вам, что в ближайшее время вы, весьма вероятно, перестанете быть владельцем своей маленькой асиенды.
— Прекрасно! — захохотал он еще громче, снова усаживаясь и показывая рукой на второй стул. — Располагайтесь! По какой это причине несколько моих подданных захотят скинуть меня с трона?
— Об этом позже. Прежде всего прочтите вот это!
Я протянул ему мое удостоверение личности, выданное мне мексиканским консулом в Сан-Франциско. Прочтя его и возвратив мне, он согнал со своего лица веселое выражение.
— Естественно предположить, что вы законно владеете этим удостоверением? — спросил он.
— Разумеется! Если угодно, сравните приведенные там приметы с моей личностью!
— Я вижу, что они совпадают, сеньор. Но что привело вас ко мне? Почему вы доложились, как tenedor de libros?
— Потому что Мелтон обещал мне это место.
— Об этом я ничего не знаю. И потом я совсем не нуждаюсь в бухгалтере. Тех несколько капель чернил, что есть на асиенде, едва хватит на один росчерк моего собственного пера.
— Вообще-то я предполагал нечто подобное!
— И тем не менее вы приехали?
— Да, приехал, и у меня для этого были веские основания. И одно из них настолько важное, что я должен попросить вас сохранить в тайне все, о чем я вам расскажу.
— Это звучит весьма таинственно! Я чувствую, что мне грозит опасность!
— Разумеется, я убежден, что кое-что подобное намечается.
— Тогда скажите об этом, пожалуйста, поскорее.
— Сначала дайте мне слово, что все, о чем я вам расскажу, никому не станет известным.
— Я вам это твердо обещаю. Я буду молчать. Теперь говорите вы!
— Вы поручали Мелтону навербовать сюда немецких рабочих?
— Да.
— Кто завел об этом разговор? Я имею в виду — с самого начала? Вы сами или он?
— Он. Он указал мне на большие преимущества найма немецких переселенцев, а так как он в то же время предложил сам уладить это дело, то я передал ему все полномочия.
— Вы настолько хорошо его знали, что смогли доверить ему дела?
— Да. А почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что я хотел бы знать, считаете ли вы его честным человеком.
— Конечно, считаю. Он — абсолютно честный человек и уже оказал мне значительные услуги.
— Значит, вы знаете его уже довольно долгое время?
— Несколько лет. Его мне рекомендовали люди, каждое слово которых имеет большое значение для меня, и до сегодняшнего дня он пользовался полным моим доверием. Вы, кажется, судите о нем по- другому?
— Совершенно по-другому!
— Вероятно, он чем-нибудь вас обидел, раз вы питаете к нему предубеждение.
— Нет, напротив, он испытывал ко мне весьма дружественные чувства. Позвольте, я расскажу!
Он уселся на своем стуле поудобнее, приняв выражение величайшей сосредоточенности, и я рассказал ему обо всем, что пережил со времени прибытия в Гуаймас, обо всех своих наблюдениях и о выводах, сделанных мною из всего случившегося. Он выслушал меня, не говоря ни слова, не изменившись в лице, но, когда я закончил, на губах его появилась ироническая усмешка, и он спросил, недоверчиво поглядывая на меня со стороны:
— То, что вы мне рассказали, происходило на самом деле?
— Я не прибавил от себя ни слова!
— Из вашего удостоверения личности я узнал, что вы писали репортажи для какой-то газеты. Может быть, вам случалось в жизни и рассказы писать?
— Да.
Тогда он подскочил, хлопнул в ладоши и со смехом воскликнул:
— Да я же сразу об этом подумал! Иначе и быть не могло! Только писатель, или романсеро[58], видит повсюду вещи, существующие лишь в его воображении! Это Мелтон-то негодяй! Да он самый утонченный, достойнейший и даже самый набожный кабальеро из тех, кого я только знаю! Такое может утверждать только человек, витающий в таких сферах, о которых мы, простые смертные, и понятия не имеем. Сеньор, вы меня позабавили, вы меня очень и очень позабавили!
Он прошелся по комнате, потер с довольным видом руки и при этом засмеялся, как некто, оценивший очень изящную шутку. Я дождался паузы в его хохотке и с полным равнодушием заметил:
— Ничего не имею против того, что вы чувствуете себя так весело после моего рассказа; я только желаю, чтобы теперешнее ваше удовольствие не сменилось позже горчайшим разочарованием!
— Не надо заботиться обо мне, сеньор! Не надо никакого сочувствия к моему положению. Вы видите опаснейших слонов там, где летают одни безвредные мухи.
— А тот стюард? Уэллер?
— Его зовут Уэллером, он слуга на корабле. Вот и все!
— А его разговор с мормоном?
— Вы не так поняли. У вас безграничная фантазия!
— А его отец, разыскавший мормона в кустарнике?
— Он также существует только в вашем воображении. Вы же только предполагаете, что это был Уэллер-старший!
— А присутствие индейского вождя?
— Оно может быть объяснено каким-то очень простым обстоятельством или случайностью.
— А моя встреча с вождем племени юма и белым, оружие которого помечено инициалами «Р» и «У»?
— Это нисколько меня не касается, совсем не касается. Есть тысячи фамилий, которые начинаются с буквы «У». Почему же тот человек непременно должен был быть Уэллером! Зачем вам вообще надо было вмешиваться в эту стычку? Дело вас совершенно не касалось. Благодарите Бога, что вы вышли из переделки целым и невредимым! Какой-то escritor не тот человек, кому пристало сражаться с индейцами. Это вы должны оставить нам, жителям этих диких краев, которые знают краснокожих и умеют обращаться с оружием!
Я полагал, что асьендеро незнакомо имя Олд Шеттерхэнда, а поэтому не упоминал его в своем рассказе. Теперь, когда меня высмеяли в лицо, мне также не пришло в голову ссылаться на мои прежние заслуги, потому что можно было поставить десять против одного, что и тогда он не окажет мне доверия, физически он был очень красивый человек, но духовно — серая посредственность, которой мои вполне логичные заключения казались фантазиями. Я увидел, что мне не удастся поколебать его веру в Мелтона, а правильность моих предположений может быть доказана не словами, а только событиями. Поэтому я отказался от попыток убедить его в своей правоте, повторив еще раз только лишь свою просьбу о сохранении этого разговора в тайне, на что он, снова со смехом, дал утвердительный ответ:
— Что до этого, то вам не следует беспокоиться, потому что я не имею желания выставлять себя в смешном виде. Сеньор Мелтон посчитал бы, что я сошел с ума, если бы повторил кому другому подобную
