— Что ты здесь делаешь?
— Отдыхаю от путешествия. А ты?
— Я со своим кораблем прибыл из Донголы [56], где взял груз. На судне открылась течь, и я должен был пристать здесь.
— Как долго ты здесь останешься?
— Только на завтрашний день. Где ты живешь?
— Там вон, направо, в отдельно стоящем доме.
— У тебя хороший хозяин?
— Здешний деревенский судья. Я им очень доволен. Ты проведешь этот вечер со мной, Абу Хасан?
— Я приду, если твои трубки еще не разбиты.
— У меня только одна трубка. Стало быть, ты должен принести свою трубку, но ты будешь курить самый изысканный джебели, который где-либо есть.
— Конечно, приду. А ты еще надолго останешься здесь?
— Нет. Я хочу вернуться в Каир.
— Так поезжай со мной. Я пристану в Булаке [57].
Такое приглашение навело меня на одну мысль.
— Хасан, ты по-прежнему считаешь меня своим другом?
— Да, это так. Требуй от меня, что хочешь, и ты получишь, если только это будет в моих силах!
— Я хотел попросить тебя об одном очень большом деле.
— Под силу ли оно мне?
— Думаю, да.
— Тогда считай, что оно уже заранее исполнено.
— Скажу вечером, когда будем пить вместе кофе.
— Приду и… Однако, сын мой, я забыл, что уже приглашен.
— Куда?
— В тот же самый дом, в котором ты живешь.
— К судье?
— Нет, к одному человеку из Стамбула, который плыл со мной двое суток, а здесь сошел на берег. Он нанял комнату для себя и койку для слуги.
— Что он собой представляет?
— Этого я не знаю. Он мне о себе не рассказывал.
— Но мог сказать его слуга.
Капитан рассмеялся, что было для него непривычно.
— Слуга его шельма; он слышал все языки мира, но многому ни на одном не научился. Он курит, свистит и целый день поет, а когда его спрашивают, он отвечает, но его ответы сегодня верные, а завтра нет. Позавчера он был турком, вчера черногорцем, сегодня он друз [58], и один Аллах знает, кем он станет завтра или послезавтра.
— Значит, ты не придешь ко мне?
— Приду, но после того, как выкурю трубку с тем человеком. Аллах да хранит тебя, а мне еще надо работать.
Халеф уже ушел вперед. Теперь я последовал за ним и, добравшись до своего жилища, растянулся на кушетке, желая обдумать сегодняшнее происшествие. Однако мне это не удалось, потому что вскоре ко мне вошел хозяин.
— Селям алейкум!
— Алейкум!
— Эфенди, я пришел за твоим разрешением. В моем доме появился чужой сиди и попросил сдать ему комнату, что я и сделал.
— Где расположена эта комната?
— Наверху.
— Ну, так этот человек мне не мешает. Делай, что тебе нравится, шейх!
— Твоя голова много думает, а у него слуга, который, кажется, слишком много свистит и поет.
— Когда мне это не понравится, я ему прикажу умолкнуть.
Озабоченный хозяин удалился, и я снова остался один, однако опять не смог спокойно поразмышлять, потому что услышал шаги двух мужчин, один из которых шел со двора, а другой — с улицы, и как раз возле моей двери они встретились.
— Что ты здесь делаешь? Кто ты? — спросил один. Я узнал голос Халефа, моего маленького слуги.
— Сам-то ты кто и что тебе надо в этом доме? — спросил в ответ другой.
— Я? Я принадлежу к числу обитателей этого дома! — крайне возмущенно сказал Халеф.
— Я тоже!
— Кто ты?
— Хамсад аль-Джербая.
— А я — Хаджи Халеф Омар-ага, спутник и защитник моего хозяина.
— Кто твой хозяин?
— Великий врач, живущий в этой комнате.
— Великий врач? Что же он лечит?
— Все.
— Только не умничай! Есть лишь один человек в мире, который может лечить все.
— Кто же это?
— Я!
— Ты тоже врач?
— Нет, но я тоже защитник своего хозяина.
— Кто же твой хозяин?
— Этого никто не знает. Мы ведь только что въехали в этот дом.
— Вы могли бы остаться снаружи.
— Почему?
— Потому что вы невежливые люди и не даете ответа, когда вас спрашивают. Скажешь ты мне, кто твой хозяин?
— Да.
— Ну?
— Он… он… мой, а не твой хозяин.
— Шутник…
После этого последнего слова я услышал, как мой Халеф в большом возмущении удалился. Другой, насвистывая, остался стоять у входа, потом он начал что-то тихо бурчать и зудеть себе под нос, потом наступила пауза, а за нею он вполголоса затянул песню.
Я чуть не подпрыгнул от радостного изумления. Правда, он пел по-арабски, но эти арабские стихи, которые замечательно рифмовались, звучали в переводе на один из немецких диалектов следующим образом:
Что там за шуршанье в кустах, что за шум?
Я думаю, это — Наполиум [59].
Что ищет он там весь день и всю ночь?
Живее, камрад, гони его прочь!
Кто вывел в поля посредине страны
Солдат, облаченных в чудные штаны?
Зачем там стоять им день и всю ночь?
Живее, камрад, гони-ка их прочь!
И мелодия была той же самой — нота за нотой, звук за звуком. Когда он закончил вторую строфу, я подскочил к двери, открыл ее и посмотрел на поющего. Он был одет в широкие белые шаровары, такого же цвета курточку, обут в кожаные ботинки, а на голове носил феску — самый обычный в этих краях вид.
