верблюдов и, несмотря на поздний час, отправились в обратный путь. Потом мы с Халефом поднялись на борт. Палатки у меня с собой не было. Странствующие по пустыне страдают как от полуденной жары, так и от сравнительно резкой ночной прохлады. Тот, кто беден и не наскребет на палатку, чтобы согреться, прижимается ночью к своему верблюду или к своей лошади. Сейчас со мной больше не было животных, и я вынужден был искать убежища за перегородкой на корме самбука.
Крик с суши прервал мой отдых. Турок призывал своих людей к вечерней молитве.
Но едва стихла молитва, как я услышал другой голос. Он раздавался за скалой, закрывавшей вид на север.
— В Аллахе находим мы полное удовлетворение; и великолепен Он, Милостивый! Нет никакой власти, никакой силы, кроме той, что от Бога, Высочайшего, Великого. О Господи наш, йа-Аллах, о Охотно Прощающий, о Всемогущий! Йа-Аллах, Аллах-ху!
Эти слова были произнесены глубоким басом, однако имя Аллаха молящийся каждый раз произносил на квинту выше. Я узнал эти слова и эти восклицания: так привыкли молиться воющие дервиши. Турки поднялись и посмотрели в том направлении, откуда раздавался голос. Вскоре появился маленький плот, на котором стоял на коленях человек, работающий коротким веслом и в такт гребкам приговаривавший молитву. Вокруг его красного тарбуша был обмотан белый тюрбан. Белой была и вся остальная одежда. Это свидетельствовало о принадлежности к дервишскому ордену кадирийя, состоявшему по большей части из рыбаков и моряков и учрежденному Абд-аль-Кадером аль-Джилани. Увидев самбук, гребец на мгновение насторожился, а потом закричал:
— Ля-илла иль-Аллах!
— Иль-Аллах! — ответили хором остальные.
Он держал курс на судно, подогнал плот к самому борту и поднялся на палубу. Мы, то есть Халеф и я, не одни находились на борту: за нами на судно проследовал рулевой. К нему-то и обратился дервиш:
— Аллах тебя храни!
— Меня и тебя! — гласил ответ.
— Как ты себя чувствуешь?
— Так же хорошо, как и ты.
— Кому принадлежит этот самбук?
— Его величеству султану, любимцу Аллаха.
— А кто ведет его?
— Наш эфенди, верги-баши Мурад Ибрахим.
— Чем вы загружены?
— У нас нет фрахта. Мы направляемся от одного места к другому, собирая закат, предписанный великим шерифом Мекки.
— Много подают правоверные?
— Ни один не отказывается, потому что тому, кто подает милостыню, Аллах отплатит вдвойне.
— Куда вы направляетесь?
— В Эт-Тур.
— Завтра вы туда не попадете.
— Мы заночуем у Рас-Наязат. Куда ты хочешь попасть?
— В Джидду.
— На этом плоту?
— Да. Я дал обет добраться до Мекки на коленях.
— Но подумай про банки, рифы, отмели, свирепые ветры, которые то и дело здесь дуют, про акул, которые стаями будут окружать твой плот!
— Аллах — единственная сила. Он меня защитит. Кто эти люди?
— Гя… Немей со своим слугой.
— Неверный? Куда он едет?
— В Эт-Тур.
— Разреши-ка мне здесь поесть фиников; потом я отправлюсь дальше.
— А тебе не хотелось бы остаться на ночь у нас?
— Я должен плыть дальше.
— Но ведь это очень опасно.
— Правоверному нечего бояться. Его жизнь и ее конец отмечены в Книге судеб.
Он сел и вытащил пригоршню фиников.
Вход за перегородку я нашел запертым на задвижку. Мы отошли на край палубы, и я перевесился через фальшборт. Оба собеседника были на приличном удалении от меня, а я очень пристально смотрел на воду, и они могли подумать, что я не понимаю их разговор. Дервиш спросил:
— Это немей? Он богат?
— Нет.
— Откуда ты это знаешь?
— Он дал только шестую часть суммы, затребованной нами. Но у него есть государев паспорт.
— В таком случае, он, безусловно, очень важный человек. Много у него багажа при себе?
— Совсем никакого багажа. Правда, много оружия.
— Он будет носить оружие, чтобы только пощеголять. Ну, вот я и управился с едой. Теперь мне надо отправляться дальше. Поблагодари своего хозяина за то, что он позволил ступить на свой корабль бедному факиру [77]!
Несколько мгновений спустя он уже опять стоял на коленях на своем плоту. Он схватил весло, заработал им в такт, подпевая при этом своим «Ля-Аллах, Аллах-ху!».
Этот человек произвел на меня странное впечатление. Почему он забрался на судно, а не пристал к берегу? Почему он спрашивал, богат ли я, а во все время разговора буквально обшаривал палубу взглядом, остроту которого так и не смог скрыть. Внешне у меня не было ни малейшей причины для опасений, и тем не менее этот человек показался мне подозрительным. Я готов был поклясться, что он не был дервишем.
Когда он уже больше не мог меня видеть невооруженным глазом, я направил на него подзорную трубу. Хотя в тех краях сумерки очень короткие, все-таки еще было достаточно светло, чтобы различить его в окуляре. Он уже не стоял на коленях, как это предписывал бы дервишу взятый им обет, а удобно уселся и, наполовину развернув свой плот, греб к противоположному берегу. Да, что-то было «неладно в датском королевстве».
Халеф стоял возле меня и наблюдал за мной. Он, казалось, занимался тем, что пытался проникнуть в мои мысли.
— Ты еще видишь его, сиди? — спросил он меня.
— Да.
— Он думает, что мы больше не можем наблюдать за ним, и гребет к берегу?
— Это так. Каким образом ты об этом догадался?
— Только Аллах всеведущ, но и у Халефа глаза еще зоркие.
— И что видели эти глаза?
— Что этот человек не дервиш и не факир.
— Да?!
— Да, сиди. Или ты когда-нибудь видел и слышал, чтобы человек из ордена кадирийя говорил и пел причитания воющих дервишей?
— Верно. Однако почему он выдает себя за дервиша?
— Это надо попытаться отгадать, эфенди. Он сказал, что будет грести и ночью. Почему он этого не сделал?
Здесь наш разговор прервал рулевой. Он подошел и спросил:
— Где ты будешь спать, эфенди?
— Я лягу за загородкой.
— Не пойдет.
— Почему?
— Потому что там хранятся деньги.
