вымолит для тебя прощение!.. А ты служил и русским?
— Да, господин.
— Где?
— В Стамбуле.
— Ладно! Я вижу, что ты еще способен осознать истину, а потому не отдам тебя хаддединам.
— Не делай этого, эфенди! За это моя душа благословит тебя!
— Оставь свое благословение при себе! Как твое имя?
— Александр Колеттис.
— Знаменитое имя ты носишь [120], но у тебя нет ничего общего с тем, кто носил его раньше… Билл!
Слуга откликнулся.
— Ты умеешь перевязывать раны?
— Нет, сэр, но я, пожалуй, смогу перетянуть ногу.
— Так сделай это!
Слуга кое-как перевязал грека. Кто знает, не поступил ли бы я по-другому, если бы тогда знал, в каких обстоятельствах я снова увижу Колеттиса. Я обратился к связанному шейху:
— Эсла эль-Махем, ты храбрый человек, и мне жаль видеть связанным такого отважного воина. Обещаешь ли мне всегда оставаться на моей стороне и не предпринимать никаких попыток к бегству?
— Зачем?
— Тогда я прикажу развязать тебя.
— Обещаю.
— Клянешься бородой Пророка?
— Бородой Пророка и своей собственной!
— Возьми такое же обещание со своих людей!
— Поклянитесь, что не убежите от этого человека! — приказал он.
— Клянемся! — прозвучало в ответ.
— В таком случае вам не надо оставаться связанными, — обещал я им.
Тут я развязал шейха.
— Сиди, ты великодушен, — сказал он. — Ты приказал убить только наших лошадей, нас же пощадил. Аллах благословит тебя, хотя моя лошадь была мне милее родного брата!
Благородство его черт внушило мне уверенность, что этому человеку всякая измена, всякая низость и вероломство были чужды, и я сказал ему:
— Ты позволил чужим языкам уговорить себя на битву с родственниками твоего народа. В дальнейшем будь тверже! Хочешь получить свою саблю, свой кинжал, свое ружье?
— Не делай этого, эфенди! — удивленно сказал он.
— Я сделаю это. Шейх должен быть самым благородным в своем племени; я не могу обходиться с тобой, как хутейе или хелавийе [121]. Ты должен предстать перед Мохаммедом Эмином, шейхом хаддединов, как свободный человек, с оружием в руках.
Я дал ему его саблю и все прочее оружие. Он вскочил и уставился на меня.
— Как твое имя, сиди?
— Хаддедины называют меня эмиром Кара бен Немей.
— Ты христианин, эмир! Сегодня я узнал, что насара — не собаки, что они великодушнее и умнее мусульман. Поэтому верь мне: возвратив оружие, ты победил меня куда проще, чем мог бы сделать при помощи того оружия, которое ты носишь при себе и которым ты способен был бы убить меня… Дай мне посмотреть твой кинжал!
Я выполнил его просьбу. Он проверил клинок, а потом сказал:
— Это простое железо я переломлю рукой. Посмотри-ка мой шамбийе!
Он вынул свой кинжал из ножен. Это было подлинное произведение искусства, обоюдоострое, слегка изогнутое, чудесной дамасской стали; на обеих сторонах клинка был по-арабски выгравирован девиз: «В ножны — только после победы». Кинжал был, конечно, изготовлен одним из тех прославленных оружейников в Дамаске, которые давно уже вымерли и с которыми теперь никто больше не может сравниться.
— Нравится? — спросил шейх.
— Он стоит, верно, пятидесяти овец!
— Ошибся: ста или ста пятидесяти, потому что его носили десять моих предков и на нем нет ни одной царапины. Кинжал будет твоим, а мне ты отдашь свой!
Такой обмен я не мог отклонить, если не хотел смертельно обидеть шейха.
— Благодарю тебя, Хаджи Эсла эль-Махем; я буду носить этот клинок в память о тебе и о чести твоих предков!
— Пока твоя рука останется твердой, он никогда не изменит тебе в беде.
В этот момент послышался топот приближающейся лошади, и сразу же за этим всадник обогнул выступ скалы, прикрывавшей наше убежище с юга. Это был не кто другой, как мой маленький Халеф!
— Сиди, ты должен ехать! — крикнул он, увидев меня.
— Как дела, Хаджи Халеф Омар?
— Мы победили.
— Тяжело было?
— Легко. Все взяты в плен!
— Все?
— И вместе с шейхами! Хамдульиллах! Нет только Эслы эиь-Махема, шейха обеидов.
Я обернулся к пленнику:
— Ты видишь, что я сказал тебе правду.
Потом я спросил Халефа:
— Абу-мохаммед прибыли вовремя?
— Они подошли сразу за джовари и замкнули выход из вади так, что ни один враг не смог уйти… Кто эти люди?
— Вот это — шейх Эсла эль-Махем, о котором ты упомянул.
— Твои пленники?
— Да, они поедут со мной.
— Валлахи, биллахи, таллахи! Разреши мне вернуться немедленно, чтобы принести эту весть Мохаммеду Эмину и шейху Малику! — И он мигом ускакал.
Шейх Эсла сел на одну из наших лошадей, грека положили на другую, остальные должны были идти пешком.
Наш отряд пришел в движение. Если в вади Дерадж пролили не больше крови, чем у нас, я был бы доволен.
Уже упомянутое ущелье вывело нас на другой склон горы, потом мы поехали по равнине прямо на юг. Еще задолго до вади я заметил четверых всадников, ехавших нам навстречу. Я поспешил к ним. Это оказались Малик, Мохаммед Эмин и шейхи племен абу-мохаммед и алабеидов.
— Ты взял его в плен? — закричал мне Мохаммед Эмин. — Эслу эль-Махема?
— Да.
— Слава Аллаху! Только его нам и не хватало. Скольких человеческих жизней стоил тебе этот бой?
— Ни одной.
— Кто был ранен?
— Из наших никто. Только один из врагов получил пулю.
— Тогда Аллах милосердный был на нашей стороне. У нас лишь двое убитых и одиннадцать раненых.
— А у врагов?
— У них дела пошли хуже. Их так плотно окружили, что они даже не могли сдвинуться с места. Наши стреляли метко, а сами были неуязвимы. И наши всадники держались вместе, как ты учил. Когда они вырвались из боковых ущелий, они смяли всех.
