домах находятся, или дома рядом стоят, любопытные глаза скрозь окна сверкают. Ага, вот куда надо глянуть – Палец владеет парой охранных агентств. Но жмурика оттуда вывозить – тоже неудобств масса.
А ну-ка! Вензель довольно потер ладони. Ай-яй-яй, как же я сразу-то?.. Как же не начал с точки, недавно прикупленной Пальцем для освоения честного бизнеса? Ах какое место, как годится! Не удержится Палец, туда потащит.
В разумной близости от Пятака на лед спикировала стая голубей. И Пятак искренне пожалел, что нечем ему подхарчить зябнущих птиц.
Вензель еще раз для самопроверки пробежался в уме по владениям и возможностям Харчо с Пальцем и остался при своем выводе.
Следом за голубями приземлилось трое воробушков, и они весело запрыгали у самых ходуль Пятака, чирикая бодрую пургу. Из-за угла вывернули мама и дошкольного размера сынок:
– А почему ты мне запретила смотреть мультики? – ныл киндер-сюрприз. – Я на этой неделе ни одного стекла не разбил!
– Видишь ли, Юрий…
– Наверное, жадничаешь и сама смотришь!
– Зови. – Вензель оторвал подбородок от груди. – Скажи, чтоб грузились и пристраивались в хвост. И чтоб стволы в тепле держали, могут потребоваться. Куда мы двинем, нас не приглашали.
Тарзан, сидевший рядом с водилой, толкнул «вольвешную» дверцу и мячиком выпрыгнул наружу. Пацаны стали отряхивать снег с плеч.
Палец опустил руки, и они повисли вдоль туловища, длиннющие, как у шимпанзе. Харчо и Палец, с отпавшими до ширинок челюстями переглянулись. Шары у Харчо выцвели, будто старые обои, и стали безобидно мутными. Как у напроказившего школяра. Хачик спрятал волыну за спину. Такого наворотного звиздеца они никак не могли предположить. Здесь ОН?! Какая падла стуканула?! Но до поисков падлы еще дожить надо, а пока через дверной проем шестерка вносила широко известное плетеное кресло.
Одного седалища хватило бы, чтоб допереть, кто в него плюхнется. Но по коридору, приближаясь, еще и постукивала палка. Стук Вензелевой трости они могли отличить от прочих стуков эпохи. Так стучит сердце, когда вмажешь эфедрина, так стучит молоток по крышке гроба.
А вскоре наметился и сам. Вензель перенес ноги за порог, прошаркал до плетенки, скрипя коленями, осел в нее, очень довольный произведенным шухером. Гнида.
Первым опомнился Палец.
– Товарищ генерал, – подскочив, он даже пристукнул каблуками, – разрешите продолжать?!
Ах вот оно как, фыркнул жмурящийся от самодовольства Вензель, козлики и дальше канают под мусоров, разрубают клиента на «помощи следствию». Это кто ж из них такой умный, что дотумкал? Ведь и вправду, эрмитажник, чахлый и сырой, как фиалка, начни жилы рвать – скопытится без толку от ишемичного приступа.
– Продолжайте, – распорядился «генерал» Вензель.
Ледогостер в открывшуюся для вноса кресла-качалки дверь разглядел длинный больнично-белый коридор и туго набитый мешок, прислоненный к стене. Ясности, куда он попал, увиденное не внесло. Объявился генерал, похожий на известную скульптуру Вольтера. У Ивана Кирилловича малость отлегло. Старый человек, почти из его поколения, не бандит, по крайней мере. Что-то дряхленький для действующего генерала, так ведь, может, новых толковых не хватает. Или связи у него такие червонные, что не спихнешь на пенсию раньше смерти.
– А почему мы здесь? – осмелел Иван Кириллович. В чем-чем, а в том, что перед ним генерал, Ледогостер не сомневался. Даже по властному взгляду определяется.
– Где здесь? – стал вдруг грубым славянин, хотя обращался Ледогостер к старшему по званию.
– Ну как, – растерялся работник музейного архива, – Вот… Среди советских экспонатов… Что это за место?
– Вопросы будем задавать мы, – отрезал «генерал». Вензель. – В свое время все узнаете. Рассказывайте, или вы хотите, чтобы вас отвезли на Литейный? После этого, уверяю, на работе вам уже будет не восстановиться.
– Я расскажу, – торопливо заверил Иван Кириллович, покорный, как пони. – Зачем мне скрывать? Тот человек… Кстати, я наконец нашел нужный образ – очень похож на персонажей Гойи, вы меня понимаете? Так вот тот человек интересовался «Журналами учета движения музейных ценностей» с шестидесятого по восемьдесят пятый год…
Все произошло нестерпимо быстро. Пять секунд назад Шатл по указке Сергея заслал двух пацанов изъять из музейных архивов учетную книгу с длинным названием, и вот он уже вне квартиры.
Кнопка лифта пылала красной занятостью, гудела уползающая кабинка. Шатл засадил кулаком в створку, отправив вниз и вверх по шахте гневное содрогание металла, и помчал по ступеням.
Язычок кроссовки, в которую торопливо, не глядя, пихнули босую ступню, загнулся и пугал пальцы мозолью. Шатлу было нассать на язычок. Вот на что не нассать, так это на проникающие даже в подъезд сволочные гудки, на прерывистые, муторные завывания, чередующиеся с протяжным, вытягивающим жилы воем. Система «Алабама» с охрененными наворотами. Вытянула на четыреста баксовых. И чего? А то, что положили на «Алабаму» с прибором посередь белого дня.
Шатл сигал через пять ступеней, перепрыгивал с середины одного лестничного марша на другой.
Мозг продолжал развивать картинку, срисованную глазами с балкона, куда Шатл выскочил, едва взвыло: какое-то угребище в куртке, начхав на запилы сигнализации, ковыряло его, Шатла, любимую тачку. Но шустрику еще предстояло перекусить цепи на педалях, свинтить противоугон с руля, разобраться с проводкой. Успею!
Откуда взялся урод, что не знает его «бээмвуху»? Наширявшийся долбаный гастролер из какого-нибудь Тихвина? Может, цыган или хохол? На втором этаже Шатл перестал фиксировать электронные вопли. Значит, гнида отрубил сирену. И Шатл припустил еще сильнее, рискуя переломаться в хлам на вонючей
