косы, были коротко острижены. Это была самая необычная прическа, которую видела Сендрин. Туземцы дома, в Виндхуке, не носили таких причесок, и, вероятно, никто не мог бы выглядеть с подобной прической так очаровательно, как Нанна.
Как у всех гереро, ее верхние резцы были сточенными, заостренными к нижнему краю, нижние, наверное согласно местному обычаю, были полностью удалены, скорее всего, во время ритуала на восьмом или девятом году ее жизни.
— Элиаса нет, — сказала Сендрин. Прозвучало это немного не к месту.
— Я знаю, — ответила Нанна. — Я встретила его на рынке. Он сказал мне, что я найду тебя здесь.
Сендрин, разумеется, не ожидала, что Нанна окажется покорной, запуганной девушкой, для этого она слишком хорошо знала Элиаса, но теперь она почти испугалась от ощущения силы и уверенности, исходящих от нее. Только что Сендрин задумчиво сидела, погруженная в чтение книги о Калахари и в то же время витая мыслями очень далеко. Она пыталась понять сон прошлой ночи. Теперь эти мысли испарились — присутствие Нанны занимало ее полностью.
Гереро наклонилась и бросила заинтересованный взгляд на книгу.
— Калахари — это странная местность, — проговорила она, вновь подняв голову.
— Прежде всего смертельно опасная, если верить тому, что написано в книге.
Нанна пожала плечами.
— Это заколдованная страна.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего, — засмеялась Нанна и махнула рукой. — Ты же знаешь, что мы, туземцы, иногда говорим подобные вещи.
— Конечно. А мы, белые, — мучители людей, для нас нет лучшего занятия, чем с утра до вечера размахивать кнутом.
Нанна наклонила голову.
— Я знаю, что вы не такие.
— И я знаю, что вы, туземцы, говорите не просто
Юная гереро кивнула. Казалось, ее действительно заинтересовали эти слова.
— Мне очень жаль, — сказала она затем. — Я не хотела тебя расстроить.
Как только Нанне удавалось, извиняясь, оставаться все такой же сильной? Сендрин вздохнула, не понимая причины своей внезапной ярости.
— Это было не самое удачное начало разговора, верно?
— Попробуем еще раз?
Сендрин улыбнулась, затем обняла Нанну. Она сразу почувствовала, что молодая женщина ответила тем же не только из вежливости.
— Как тебе удалось так хорошо овладеть нашим языком? — спросила Сендрин.
— Твой брат научил меня, — в ее голосе слышалась гордость, — не за себя, а за Элиаса. — Он говорит, что я быстро учусь.
— Это фантастика… я имею в виду — даже акцента не слышно!
— Мои люди говорят, что у меня немецкий акцент.
Сендрин улыбнулась, но заметила, что Нанна осталась очень серьезной.
— Это плохо? Я хочу сказать, твоя семья относится к тебе неуважительно?
— Собственно говоря, они делают вид, что меня не замечают, — это прозвучало без горечи, как простая констатация факта.
— Но Элиас говорил, что ты несколько дней была у них. Как они могут.
Нанна мягко перебила ее.
— Они разговаривают со мной, но не смотрят на меня при этом.
— Потому что ты замужем за чужеземцем?
— Потому что я, по их мнению, сама стала чужеземкой.
Сендрин нашла это абсурдным. Ей казалось, будто Нанна была отражением всех чудес Африки. Когда же она сможет наконец хотя бы немного понимать эту страну и ее людей?
— Давай прогуляемся вдоль утесов? — предложила она.
Нанна обрадовалась.
— Охотно.
Вскоре после того, как Нанна вежливо осведомилась о поездке Сендрин, больше не распространяясь о своей семье, Сендрин еще раз повторила свой вопрос:
— Что ты имела в виду, когда назвала Калахари заколдованной страной?
— Ты, похоже, очень этим интересуешься?
— Я просто интересуюсь страной, в которой теперь живу. Разве так не должен делать каждый?
— Конечно. — Нанна, казалось, задумалась на мгновение, затем сказала: — Имеется много легенд о Калахари. Много странных историй.
— Ты мне их расскажешь?
— Я — гереро. Калахари — это земля санов. Саны знают об этом в сто раз больше, чем я.
Сендрин смущенно улыбнулась.
— Нам, белым, все еще сложно учитывать то, что ваши народы сильно отличаются друг от друга.
— Саны и гереро, нама и овахимба, и все остальные… Нас всех объединяет только цвет кожи, и он вовсе не воспринимается нами самими как то, что делает нас разными. Точно так же, как европейцы, общаясь между собой, не смотрят на цвет кожи.
Солнце стояло уже довольно низко над океаном, проложив золотую огненную дорожку по волнам до самого берега. На востоке уже смеркалось. Элиас, наверное, скоро возвратится домой и наверняка удивится, куда исчезли обе женщины.
— Калахари — это страна Первой расы, — внезапно проговорила Нанна. Они уже некоторое время молча шли вдоль изгиба утеса. — Так, по крайней мере, рассказывают.
— Кто подразумевается под этой расой?
— Никакого другого названия нет. Первая раса существовала раньше всех других в мире. В Калахари росло дерево жизни Белой богини, и люди Первой расы были его хранителями.
— Саны происходят от них?
— Если ты спросишь их самих, то они ответят утвердительно. Другие смотрят на это иначе. Да, саны называют себя первыми людьми, которые разошлись потом по всему миру. Тем не менее я никогда не слышала, чтобы они говорили о дереве жизни или Белой богине.
— А ты? Что ты об этом знаешь? — спросила Сендрин.
— Ничего. Только эти названия. Кто была эта Белая богиня, и существовало ли растение, которое называли деревом жизни… возможно, саны знают об этом больше.
— Тебе самой саны симпатичны?
— Они не такие, как мы. Мы, гереро, любим землю, на которой мы живем, мы верим, что она слышит каждого, неважно, чернокожий он или белый. Каждый имеет право повсюду пасти свой скот и поить его водой. Поэтому некоторые из моих народов сражаются против вас, немцев, — потому что вы устанавливаете изгороди и стреляете в тех, кто взбирается по ним с наружной стороны. — Нанна глубоко втянула носом свежий ветер, дувший с Атлантики. — Саны совершенно другие. В то время как мы, гереро, любим всех животных, саны — это племя охотников. Они всегда в пути, всегда кочуют. Элиас назвал их однажды цыганами пустыни — наверное, ты знаешь лучше меня, что он подразумевал под этим. В любом случае, саны полны загадок для нас, так же как и для вас. И если ты меня спрашиваешь, симпатизирую ли я им, я должна сказать так: я их слишком мало понимаю, чтобы дать тебе на это положительный ответ. Я их не люблю — это точно, но я не испытываю к ним никакой антипатии.
После короткого промедления она добавила:
— Нет, это неправда. Я считаю их заносчивыми. Как и вас, белых. Да, можно было бы, пожалуй, сказать, что саны — это белые Африки, — при этом она засмеялась так весело, что Сендрин не оставалось ничего другого, как поддержать ее смех.
