человек принадлежит другому. Нет, неверно. Я никогда не чувствовала, что принадлежу ему. Как будто мое тело было не моим, а его, и чем больше он использовал его, тем больше оно становилось его телом, и тем меньше я могла контролировать то, что происходило с моим телом. Контролировал он. У меня оставались только мои чувства и мысли, ему они никогда не принадлежали, но он решил, что делать с моим телом. Он сказал мне, что убьет меня, если я расскажу кому-нибудь. И сказал, что все равно никто не будет слушать меня, и я поверила ему. Винс был взрослым человеком, женатым, у него был ребенок. Он работал с моим дедушкой в семейной компании, и дедушка доверял ему. Люди восхищались им. Казалось, он шел по жизни, и каждый расчищал ему дорогу, а если кто-то или что-то оказывалось на его пути, то отшвыривалось, и никто не обращал на это внимания. Я думала, Винс неуязвим. Мне было тринадцать, я не очень хорошо вела себя и родственники всегда указывали мне на то, что я делала неправильно.
Анна сделала паузу и медленно разжала пальцы, сжимавшие поручень.
– Это продолжалось два года. – Она услышала, как у Джоша перехватило дыхание. – И потом однажды я сказала им. Праздновали мое пятнадцатилетие, мой день рождения, и я сказала дедушке, но все слышали. Не могу вспомнить почему, наконец, я сделала это; только помню, как слова вылетали, и какие были у всех лица. Бедные Нина и Уильям старались притвориться, что я ничего не сказала; Мэриан старалась отложить все на какой-нибудь другой день, а Винс и Рита назвали меня лгуньей. А мой отец... выбрал... Винса. Он не поверил мне. Дедушка все просил меня рассказать ему поподробнее, сказать ему правду. Он не пожелал поверить, услышав это первый раз. Я думаю, он бы поверил мне, если бы я подтолкнула его, но в то время я видела только, что, кажется, он надеялся, я не буду давить на него. Никто не захотел поверить мне. Я доставила им слишком много беспокойства. В ту же ночь я ушла из дома.
Больше Джош не мог сдерживаться. Он вскочил и обнял Анну. Она инстинктивно сжалась.
– Подожди, – начала она.
Но потом что-то в душе у нее расслабилось, и ее тело, казалось, стало таять в его объятьях. Анна начала плакать, и прижавшись лбом к плечу Джоша, всхлипывала с отчаянием ребенка, которым была когда-то, и с заледеневшей болью женщины, которой она стала.
Джош обнимал ее, прижавшись щекой к волосам, одной рукой прикрывая ее лицо, как будто защищая его от бури. Они долго так стояли. Рыдания Анны стали стихать. Она несколько раз судорожно вздохнула, потом начала успокаиваться, прильнув к Джошу, ни о чем не думая.
– О, – выговорила она, наконец, и отодвинулась. – Твой пиджак...
Оба взглянули на мокрый отворот пиджака.
– Потоп, – беззаботно сказал Джош. – Несерьезный, но фактически, благословенный. – Он снял пиджак и набросил его на борт яхты, потом снова обнял Анну, Он прижимал ее к себе, а она медленно подняла руки и обхватила его. Он так часто представлял себе; как мог бы обнимать ее, что чувство, которое испытывал сейчас, держа в объятиях это стройное тело, было ему почти знакомо, но все еще он не мог осознать, где реальность, а где надежда.
– Ты знал, – сказала Анна приглушенным голосом. – Гейл и Лео рассказали тебе.
– Нет, – быстро ответил он. И отодвинулся, чтобы посмотреть на нее. – Они мне не рассказали, я тебе говорил. Но, Анна, информация была, а тому, кто проводит свою жизнь, сводя воедино обрывки информации, нетрудно догадаться. Я догадался, но не мог поверить, а теперь поверил. Я был знаком с Винсом, не слишком близко, но достаточно хорошо.
– Так и моя семья. Но они хотели отвернуться и оставить меня одну с моим стыдом... – Ее глаза снова наполнились слезами. – О, Боже, это никогда не кончится. Я думала, что когда расскажу тебе...
– Послушай меня, – сказал Джош. Он взял ее за локти и посмотрел ей в глаза. – Чей это стыд?
Она нахмурилась.
– Что?
– Ты все время повторяешь, что тебе было стыдно, тебе сейчас стыдно, ты живешь с этим стыдом. Но почему он твой? Это он должен стыдиться. Уродство – его, чудовищность – его – ты знаешь это; ты назвала его чудовищем – стыд – его стыд. Тебе нечего стыдиться. Ты не совершала ничего подобного тому, что делал он. Это Винс делал, а не ты. Ты никогда не делала ничего, чего надо было стыдиться.
Анна все еще хмурилась. Почему она никогда не сказала это сама себе? Это же так просто... и если это правда... но почему это должно быть неправдой? Сказанное низким, сухим голосом Джоша, это показалось таким убедительным, очевидным, о чем должна была сама догадаться давным-давно.
– Я не знаю, – медленно произнесла женщина.
– Знаешь, ты знаешь. Ты была слишком юной, чтобы понимать это, когда уходила из дома; Винс слишком долго терроризировал тебя. Ты поверила тому, что он тебе говорил о твоей вине, а ты думала, что оказалась запачканной им, поэтому перестала быть хорошей девочкой, тебя никто не мог любить. Все это было неправда, но все-таки со всем твоим профессионализмом ты оставалась испуганной, потому что расстояние не позволяло тебе увидеть, что на самом деле случилось с тобой. Ты позволила стыду стать частью твоей натуры. Но это не так, Анна, этот стыд вложили в тебя другие, пользуясь твоим страхом и беспомощностью, и ты можешь освободиться от этого.
Анна слабо улыбнулась.
– Так просто.
– Может быть и нет. Но ты можешь сделать это. Ты уже делала то, что гораздо труднее.
– Может быть.
Она чувствовала сильные руки Джоша на своих руках, и через несколько минут в ней появилась какая- то легкость, которой Анна раньше не знала. Все казалось новым, как будто она стояла на горной тропе, и солнце, освещая пейзаж под разными углами, показало ей мир таким, каким она его еще не видела. И почувствовала, что ждет чего-то и ждет без страха. И она знала, что начинаем верить ему.
Огни городка Эдфу погасли, на прогулочных катерах было темно. Близилась полночь. Вернулся стюард с кофейником свежего кофе и удалился, толкая перед собой обеденный столик. Дверь закрылась за ним.
Джош снова прижал к себе Анну, щекой касаясь ее волос. «О, – удивленно подумала она, – в его прикосновениях нет ничего пугающего». Она не отстранялась от него, губами чувствуя биение его сердца сквозь тонкую ткань рубашки. Ей было хорошо, и она позволила легкости наполнить ее, и через минуту
