Танго в стране карнавала

порядка, стабильности и организованности. Хотелось хоть чуть более уважительного отношения к законам. Чтобы дорожная инспекция строго указывала: «Это полоса для автобусов, а вам по ней ехать нельзя». Чтобы полиция прикрыла шумную электро-панк вечеринку по соседству. Чтобы полиция перестала избивать людей на улицах. Мне хотелось системы и хоть какого-то равноправия, черт его возьми!

В один прекрасный день на почте я, неожиданно для самой себя, преградила путь человеку — пятнадцатому по счету, — пытавшемуся пролезть без очереди, объясняя, что он друг заведующего. Ладно бы только это, но я еще и заорала на него как резаная: «А ну-ка встань в очередь и стой, как все, сукин ты сын»! Это повергло меня в шок. Неужели из моего рта вырвались слова, призывающие к мелкобуржуазному конформизму? Не я ли всю жизнь ратовала против конформизма и боролась с ним? Разве это не я так любила хаос и свободу? И безумие? Разве притягательность Бразилии не в этом самом всеобщем бардаке?

— Беспредел и беззаконие — симптом коррупции, а вовсе не признак стремления к свободе личности, — рассуждал Фабио, бродя по галерее Банка Бразилии, куда мы пришли, чтобы выпить на халяву шампанского. — Свобода личности существует в этой стране только для людей с деньгами или связями.

— И для маландру, — добавила я, протягивая ему очередной полный бокал.

— Ну разумеется.

— Ты отдал бы свою свободу в обмен на общество, где не будет беспризорных детей, коррупции и неравенства? — спросила я у Фабио. — Предпочел бы ты жить, например, в Норвегии?

— Не думаю, что должен торговать своей свободой ради того, чтобы у нас было честное и гуманистическое общество, — был ответ.

— Но если бы такое было возможно?

— Нет.

Я не могла критиковать или осуждать его, не имела права.

Возможно, наши с Кьярой страны, Австралия и Италия, добились более значительных успехов в достижении таких ускользающих целей, как свобода и порядок, но факт остается фактом: мы с ней были здесь, в Бразилии. Наверное, мы стремились даже не к полному согласию — хотя бы к некоему, как выразилась Кьяра, «компромиссу, при котором ты не обижен, но и не торжествуешь». А может, нами двигало простое желание заполучить все самое лучшее из каждого из двух миров. Просто, когда мы находились в Австралии и Италии, законы имели реальное значение, они на нас распространялись. Это наши страны, с правилами и уложениями, сложными и запутанными, в которых мы разбирались по обязанности. Возможно, истина состоит в том, что и Бразилия на самом-то деле является высокоорганизованным обществом, и даже в большей степени, чем наши собственные «страны-няньки», и на самом деле свободой в Бразилии пользуются не только богатые, что и подтвердил своими словами Фабио. Может быть, хаос и неразбериха в Рио-де-Жанейро есть не что иное, как ослабление поводка на время кормежки?

А если все обстоит именно так, тогда, значит, мы и все прочие туристы, наспех осматривающие Южную Америку, вряд ли имеем право смотреть свысока на бразильскую элиту. Они-то, по крайней мере, понимают, какой груз ответственности на них лежит, и неважно, что выполняют они свой долг несколько неадекватно. Мы-то свободны. Туристы. Путешественники. Сторонние наблюдатели. Нам легко судить, не рискуя самим стать предметом осуждения. Нам не больно. Вот почему нам всем здесь так нравится — просто потому, что здешние законы к нам неприменимы.

15 Режина

Человек, обращающийся к президенту на политическом митинге. Я простой человек, у меня четверо голодных ребятишек. Я всего-навсего хочу работать. Я имею право работать. Я имею право работать, чтобы кормить детей.

Президент (кричит). Подрывной элемент! Арестуйте его.

«Земля в трансе», фильм режиссера Глаубера Роша

Время от времени я делала попытки затаиться, но неприятности меня все равно находили. Как бы я ни старалась делать вид, что все идет нормально, земля у меня под ногами так и ходила ходуном.

Во вторник зашла Кьяра, когда мы с Густаво смотрели по телику мыльную оперу «Змейки и лесенки», и я уже немного злилась из-за полной неспособности сценаристов придумать хоть сколько-нибудь правдоподобный сюжет. Все было слишком фантастично даже для бразильцев: люди воскресали из мертвых, а чернокожие изображали профессионалов, занимающих высокие посты в крупной бразильской корпорации. Чем они собираются все это закончить? Только нашей Клео Пиреш удалось сварганить что-то похожее на правду в роли заносчивой девицы-подростка в дизайнерских футболках «Айрон Мэйден» — прием, поднявший бурю восторгов со стороны ее почитательниц псевдофеминистского толка.

Когда Кьяра незаметно вошла в комнату, Густаво как раз восхищался «естественной» красотой одной из актрис постарше, шестидесятилетней женщиной, так накачанной ботоксом и перенесшей столько подтяжек, что нос у нее почти исчез.

— Ну какая же она естественная? — возмутилась я. — Ты серьезно утверждаешь, что у нее не было лифтинга?

— О, подумаешь, лифтинг, — Густаво отмел мои доводы элегантным взмахом кисти. — Это сущие пустяки! Все это делают. Но имплантов — то у нее нет.

Кьяра прервала нашу беседу, тихо коснувшись моей руки. Я подняла на нее глаза, увидела ее умоляющий взгляд и руку поскорее отдернула. Кьяра касалась чьей-то руки, только если намеревалась заполучить что-то, ей не принадлежавшее.

— Но это срочно, — заранее запротестовала она.

— Что именно срочно?

— Режина собралась умирать.

Ну конечно. С какой еще новостью могла явиться ко мне Кьяра вечером во вторник? Что она нашла новую работу? Что в субботу ночью играл новый оркестр или что босс действует ей на нервы? Все это было бы слишком банально, но не такова Кьяра Римольди. Режина умирает! Ни один более мелкий довод не мог бы прервать созерцание «Змеек и лесенок».

— Она жила под мостом неподалеку от церкви Славы Богородицы, — заспешила Кьяра, видя, что я заколебалась. — Нам необходимо туда пойти. Она боится, что ее убьют, если увидят на улице.

Отказываться не имело большого смысла. Если Кьяра что-то брала в голову, то от своего не отступалась — хоть на костре жги, фигурально выражаясь (недаром на плече у нее была вытатуирована ведьма). Одни называли сие качество цельностью натуры, другие — упрямством осла, но великолепной юной революционерке это было по барабану.

Режина вошла в наши жизни в результате социологических исследований Кьяры. Ее заинтересовала концепция некоторых социологов, например Зуенира Вентуры, автора книги «Разделенный город» (существование бок о бок, рядышком двух городов, «третьего» и «первого» мира). Вот только Кьяра была не такой, как остальные социологи. Для начала, она считала, что спать с субъектами своего исследования нормально. Во-вторых, верила, что «необходимо пытаться всех понять». Это решение имело для Кьяры многочисленные последствия: ей пришлось надеть синие джинсы в облипочку, туфли на платформах и открытый белый топик со стразами. Ее лексикон обогатился фразами из уличного жаргона, например Yai sangue bom («Чё не так, родной?»), Baguliе doidaoпе? («Да ладно, гонишь, поди?») или Chapaquente irmao («Ты такой крутой, брателло»).

Когда мы приходили в Лапу, Кьяра знала на улицах всех и каждого. Здесь ее все обожали. Воры не трогали ее, так что она беспрепятственно ходила повсюду. Беспризорники образовывали вокруг нее