роты и рассказывают друг другу анекдоты или вспоминают старый добрый Корнд-Уилли-Хилл, а их благоверные в это время штопают и стирают белье и возятся с драгоценными отпрысками.
— Такова уж система, — продолжала Томми сердито. — Они нацепляют все эти звездочки и нашивки, важничают и строят из себя бог знает кого. Это придает им чувство совершенства, товарищества и всякой другой чепухи…
Томми неожиданно замолчала. Ее лицо выражало гнев и отчаяние. Мэй Ли горько плакала. Большие сверкающие слезинки катились по щекам и падали на зеленое платье, впитывались в ткань, отчего она становилась похожей на блестящий старый тент.
— Томми, он теперь совершенно не интересуется мной…
— Не может быть, Мэй.
— Это все жена майора Келлера. Он… он влюблен в нее. — Расширенные, полные страха глаза Мэй смотрели на Томми с отчаянной надеждой. — Что мне делать, Томми?
— Ничего страшного в этом нет, — ответила Томми, — она заигрывает со всеми мужчинами.
— На вечере, две недели назад, она танцевала с ним.
— О, дорогая, он должен танцевать с ней, и Сэм тоже, это не что иное, как служебная обязанность.
— Да, но он танцевал не так, как все… Джек прижимался к ней…
— Но ведь Ирен Келлер… Ха, мы знаем, какая она.
— Он влюблен в нее. Влюблен по уши…
— Нет, нет дорогая. — Томми поднялась со стула, подошла к Мэй и нежно обняла ее. — Вам просто нездоровится из-за беременности, и вы воспринимаете все в преувеличенном и искаженном виде. Джек хороший человек, он просто взвинчен в связи с назначением нового командира батальона. Сэм тоже взвинчен и расстроен. У них не выходит это из головы. Вчера вечером Джек говорил мне, какой хорошей опорой вы были для него в прошедшем году… — Ласково поглаживая ее по спине, Томми думала: «Боже, прости мне эту ложь во имя доброго дела». — Идите домой, Мэй, и попробуйте заснуть, вам будет лучше. Я посмотрю за Расти.
— О нет, это не честно.
— Почему же не честно? Все очень хорошо. Я разбужу вас в одиннадцать тридцать. Договорились?
— Спасибо, Томми. Вот уж совсем не думала, что так раскисну. — Мэй Ли с трудом поднялась на ноги и заковыляла вокруг веранды к своему домику, стоявшему по соседству.
Главное — быть все время занятым чем-нибудь. Займи голову, не можешь занять голову — займи руки. Томми сошла с веранды, переменила Допил штанишки, надела ему на головку панамку от солнца, которую он тотчас же сбросил. У пожарной машинки, которой забавлялся Расти, потерялась чека из задней оси а колеса соскакивали. Томми взяла шпильку для волос, вставила ее в отверстие в осп и загнула назад, так, чтобы она удерживала колесо, по крайней мере до тех пор, пока вернется Джек и починит игрушку как следует. Потом Томми закончила штопку, снова уселась на веранде и начала шить новое покрывало на кушетку. Жара стала более ощутимой, со стороны Мексики с неослабевающей силой дул сухой ветер. Стрелки часов медленно продвигались к полудню. Прозвучали звуки горна; на плацу занималось какое-то подразделение солдат, оттуда доносились приглушенные расстоянием голоса, растянутые предварительные и отрывистые исполнительные команды: «Отделение, в две шеренги… становись! Отделение, в колонне по два, шагом… марш!»
Томми поймала себя на том, что она вот уже несколько минут смотрит на бескрайние просторы пустыни в вопросительном недоумении. Как она оказалась здесь? Что заставило ее вернуться в тот же самый мир, в котором она выросла? Почему она не вышла замуж за археолога, за какого-нибудь раджу или за такого бизнесмена, как ее дядя Эдгар? Ах да, любовь: ты влюбляешься в человека и не расстаешься с ним всю жизнь. Но почему ей вздумалось влюбиться в Печального Сэма Дэмона? Может быть, это воля всевышнего, которой мы должны слепо подчиняться? Доктор Тервиллигер в форту Харди говорил, что любовь — это не что иное, как судьба человека-животного: мы не сворачиваем с проторенного пути, повторяем действия себе подобных, хорошие и плохие, глупейшие действия и повадки наших предков с волосатыми лицами и красными обнаженными ягодицами. Мы сами выбираем себе яд. Не является ли жизнь медленным эллиптическим движением назад, к своим же первоисточникам? Неужели каденции барабана и горна так глубоко проникли в ее душу, что от них никак и никогда не избавишься?
Быстро, почти автоматически прокалывая иголкой подрубочный шов, Томми вспомнила свою мать. Одна сцена запомнилась ей особенно отчетливо. Действие происходило на освещаемой ярким солнцем опушке, обрамленной желто-зелеными зарослями джунглей. На опушку вышел мужчина в ярко-голубой рубашке, в жилете и со светло-желтой повязкой на голове. Он шел медленной, плавной походкой, как будто танцевал во сне. У него была медно-золотистая кожа, искрящиеся, слегка раскосые глаза. Позади него шли двое обнаженных до пояса мужчин с массивными золотыми браслетами на руках. Каждый из них держал в руке поблескивавший в лучах солнца большой кривой нож, а один, кроме того, держал над головой первого мужчины небольшой, раскрашенный пурпурным цветом зонтик. Потом появился отец Томми. Он выглядел очень тонким и прямым в своей плотно подогнанной форме цвета хаки. Подойдя к мужчине с желтой повязкой, он поклонился, и они обменялись рукопожатием. В толпе мужчин, стоявших у кромки джунглей, раздались восторженные крики, они потрясли своими копьями и саблями. «Это султан, дорогая, — сказала ей мать. — Султан Паламангао». По маслянистой поверхности воды скользили красно-синие лодки с пиратскими парусами цвета меди, а в глубине джунглей ударили в гонг, потом еще раз, до них донесся тонкий вибрирующий звук. Султан Паламангао. Мать подняла ее на руках так, чтобы она могла хорошо все видеть. Потом, когда Томми с восторгом наблюдала, как эти люди в ярких шелковых одеяниях, потрясая зонтиками и саблями, бешено кружатся в танце, она неожиданно почувствовала, что руки матери дрожат; посмотрев на мать, Томми увидела на ее лице страх…
Томми бросила взгляд в сторону играющих детей. Донни бормотал что-то себе под нос — мурлыкающей речитатив, который закончился возбужденным восклицанием. Она подумала, что к нему пристает Расти, но мальчик Клегхорнов сидел на корточках в нескольких футах от Донни, у кромки бизоновой травы, в усиленно толкал свою пожарную машину. Донни сидел на своем одеяле из белых и синих лоскутьев и, наклонившись вперед, тянулся ручонками к пестрому резиновому шлангу, конец которого, казалось, был перекинут через веревку для сушки белья… Эта веревка проходила не менее чем в пяти футах в стороне от Донни. Шланг неожиданно зашевелился, и, к своему ужасу, Томми увидела плоскую, угловатую голову змеи.
В первый момент она настолько испугалась, что не смогла вымолвить ни звука. Змея повернула голову вправо, потом влево и остановилась в нерешительности, озадаченная видом маленького, весело лепечущего что-то создания, взмахами его ручонок.
— О-о, — простонала Томми. — Донни…
Ребенок не обратил на нее никакого внимания. Он был поглощен медленным движением этого интересного узора из переливающихся коричневых и белых ромбиков. Его непокрытая круглая головка закачалась от радостного смеха. Томми поднялась на ноги и нетвердым шагом направилась было к Донни, но потом остановилась. Змея находилась слишком близко к нему и слишком далеко от нее. Бежать к одеялу нельзя, змея свернется и ужалит Донни еще до того, как она подбежит и подхватит его на руки; тогда-она уже ничего не сделает. Томми прошла еще несколько шагов и опять остановилась. Донни замолчал, ему надоело смотреть на неподвижные ромбики, и он устремил свой взгляд наверх, в небо. Томми тревожно осмотрелась вокруг. Расти удалялся от змеи и не видел ее. Позвать на помощь некого. Кругом никого. Она должна что-то предпринять одна. Сама.
Повернуться спиной к тому, что происходило около Донни, было поистине мучительно, но Томми повернулась и быстрыми неслышными шагами бросилась в спальню, к прикроватному столику, который Сэм смастерил из патронного ящика; она выдвинула ящик, выхватила из него кобуру, раскрыла ее, достала пистолет и рванулась обратно на веранду. Змея пропала. О нет, вот она, сворачивается для нанесения поражающего удара. Пистолет был заряжен, но Сэм никогда не держал патрон в патроннике, Томми знала это. Левой рукой она ухватилась за ствольную коробку, с трудом оттянула ее назад и отпустила; с лязгающим металлическим звуком коробка возвратилась в прежнее положение. Бесшумными шагами Томми спустилась по ступенькам веранды. Расти повернулся теперь к ней — краем глаза она видела, как он,
