— А зачем? Я уже все понял. Это все-таки была подстава.
— Нет!!!
— Перестань. Ты взрослая женщина, не ребенок и не сумасшедшая… хотя мои односельчане уверены в обратном. Ты приехала выполнять задание редакции… скажи, а поиметь меня тебе тоже приказали?
Жора навострил уши и с похотливым любопытством стал переводить взгляд с Андрея на меня и обратно. Андрей, не глядя на него, негромко скомандовал:
— Буран! Проводи.
Громадный пес призраком вырос перед Жорой. Аккуратно взял в пасть Жорино худосочное предплечье, затянутое в лакированную кожу, и потащил в сторону дороги. Жора взвыл от ужаса и завопил страшным шепотом, чтобы не нервировать собаку:
— Погодите! Я имею к вам хорошее предложение! Давайте договоримся! «Дрюч» заплатит вам большие деньги! Мы вместе с вами разоблачим «Самый-Самый», подадим на них в суд, а вы сможете обвинить руководство журнала в сексуальных домогательствах…
Голос Жоры угас вдали. Буран был не той собакой, с кем хотелось спорить относительно выбранного направления движения.
Я стояла перед Андреем и шмыгала носом. Слезы катились по моим щекам, и это не было аллергией.
— Андрей, я…
— Не надо, Семицветова. Не унижайся. Ну что в самом деле — встретились, перепихнулись, съездила на пленэр, покушала экзотики. Пора и честь знать. Это я в образном смысле. Вадику передай: в суд я подавать не буду, пусть не боится. Но если еще раз кто-то из ваших сюда сунется… Я скажу Бурану «фас!». Знаешь, что это значит?
— Знаю. Андрей…
— К тебе это тоже относится. Иди, собирайся.
— Я не хочу…
— А мне надо работать. Собирайся.
Не помня себя, я кидала в сумку вещи и тихо подвывала от горя. Матильда в тревоге вертелась под ногами, заглядывала в глаза, и даже Лесик, который за последние несколько дней окончательно превратился в компактное подобие тигра и даже спал на улице, вывернулся откуда-то и стал тереться об мои колени.
Я посадила зверей в переноски и выползла на крыльцо, почти ничего не видя своими опухшими глазенками.
За рулем «хаммера» сидел суровый и немного испуганный Серега. Росточка он был небольшого, поэтому из-за руля выглядывала только его лохматая голова. Я в панике огляделась — и сердце мое упало окончательно.
Андрей сидел на завалинке, неловко подвернув под себя ногу. Загорелое лицо посерело, на лбу бисером высыпал пот. Он дышал короткими, резкими вздохами, судорожно прижимая правую руку к сердцу. Увидев меня, он презрительно скривил губы и хрипло прошептал:
— Говорили мне ребята, нельзя мне испытывать затяжной стресс… Прощай, Семицветова.
Я рванулась было к нему, но тут между нами вырос, как из-под земли, Буран и издал страшный горловой рык. Рука Андрея легла на вздыбленную холку верного пса.
— Не надо, Буран. Не стоит она того. Поезжайте!
Я не плакала до самого кафе «У Зои». Я и в кафе не плакала. Я даже улыбалась Федору и Зое, помахала им рукой на прощание и отъехала на целых три километра.
Здесь я съехала на обочину, заглушила мотор и начала рыдать страшным сухим плачем, не чувствуя ничего, кроме пустоты внутри и вокруг себя.
МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ
Заходить к Вадику на прощание Женя Семицветова не стала. Приказ о ее увольнении лежал у Аглаи Семеновны со вчерашнего дня, сдавать дела было все равно некому, так что Женька зашла на работу буквально на четверть часа.
Сегодня утром она нечеловеческими усилиями привела себя в относительный порядок: нарисовала глазки, румянец, карандашом отделила линию губ от линии щек и подбородка, напялила затемненные очки и приняла лошадиную дозу антигистаминов.
Сотрудники, встречавшиеся ей по дороге, с любопытством смотрели вслед, но заговаривать никто из них не спешил. Эдик Кононыхин, наоборот, едва не выпрыгнул из лифта — но вовремя взял себя в руки.
— П-привет, Женечка…
— Здравствуй, Эдик.
— Я слышал, ты нас покидаешь?
— Уже покинула.
— Да, собственно, я в курсе… Нехорошо вышло с этим ветеринаром. Надеюсь, он не наговорил тебе лишнего?
— Нет.
— М-да… Слушай, насчет того фильма, на который я тебя приглашал… У меня просто на этой неделе очень много работы, и я…
— Эдик, не парься. Я все понимаю. И фильм этот — полная фигня. Не переживай.
— А… ну да. Ты не обидишься?
— На тебя? Конечно нет!
Эдик встревожился.
— Почему это — на меня конечно нет?
Женька впервые посмотрела ему прямо в глаза, потом наклонилась вперед и заговорщически поманила Эдика пальцем, а когда он осторожно потянулся к ней, сказала громко:
— Потому что на тебя у меня даже аллергии нет!
С этой загадочной фразой Евгения Семицветова навсегда покинула офис редакции журнала для настоящих мужчин «Самый-Самый».
Целую неделю она ничего не делала. Вернее, ни о чем не думала и планов никаких не строила. Занималась генеральной уборкой, передвигала мебель, переклеила в маленькой комнате обои… Лесик и Матильда на всякий случай переселились под диван в гостиной и недоверчиво следили за хаотическими передвижениями хозяйки по квартире.
Об Андрее и расставании с ним Женька старалась не вспоминать. Хуже всего приходилось ночью, когда приходили сны. Яркие, цветные, до ужаса реальные. Тогда Женька просыпалась и шла на кухню варить кофе.
Она похудела, зеленые глаза постоянно блестели каким-то лихорадочным блеском, а возле губ появилась едва заметная жесткая складочка, отчего лицо Женьки приобрело выражение постоянной горькой насмешки над чем-то…
Первые дни она ждала чуда, ждала звонка, потом перестала. Квартира с каждым днем все больше напоминала полигон ядерных испытаний, но Женька не останавливалась. Она выметала свою прошлую жизнь, стремясь вместе со старым хламом изгнать из памяти и Андрея Долгачева, красавца-ветеринара из деревни Караул.
Ольга отбыла в отпуск, у Катерины было полно работы, но Маринка звонила регулярно. Женя выслушивала ее терпеливо, но почти всегда молча. Отвечала на вопросы коротко и неохотно. Правда, в один из вечеров Маринке удалось разговорить подругу.
— Але? Семицветова? Не спишь?
