Особенно страдала от жары Таня. Она полулежала в углу на заднем сиденье, закрыв глаза и положив на лоб мокрую тряпку. Но это не спасало. Все тело было охвачено болезненной странной истомой.
Люсиль тоже чувствовала себя плохо – она вся побагровела и полудремала от изнеможения.
Раза два машина останавливалась: надо было дать отдохнуть шоферу (хотя Потапов его и подменял); надо было хоть немного подкрепиться.
Только когда въехали в зону Суэцкого канала, стало несколько легче. Откуда-то потянуло ветерком и свежестью.
В Измаилии, на канале, Таня совсем пришла в себя, а Люсиль, поняв, что приближается к дому, сразу оживилась и повеселела.
Еще немного – и в туманной дали вырисовались величественные очертания пирамиды Хеопса. Девочка радостно захлопала в ладоши. Теперь она вся превратилась в ожидание – нетерпеливое, напряженное.
Но вот показался город – здания, башни, минареты…
– Скорей! Скорей! – подгоняла Люсиль шофера.
Замелькали улицы, дома, магазины, деревья, машины, пешеходы… Под колесами прогремел мост, и, наконец, автомобиль остановился около железной решетки цветущего сада, в глубине которого виднелся особняк европейского типа.
Люсиль стремительно выскочила из машины и с громким криком: «Мама! Мама!» – бросилась в сад. Степан и Таня последовали за ней. Потапов решил остаться в автомобиле.
Навстречу Петровым по широкой аллее быстро шла, почти бежала, молодая женщина в белом платье. Она что-то кричала и протягивала руки к Люсиль. Повиснув на шее у матери, девочка долго и нежно целовала ее. Петровы стояли чуть поодаль, чтобы не мешать этой встрече.
Миссис Маклин была очень хороша – настоящая южная красавица. Пышные черные волосы, продолговатое, чуть смуглое лицо, черные стрелки густых выгнутых ресниц, из-под которых ярко блестели большие темно-карие глаза. Высокий гребень в волосах придавал ей сходство с испанкой. Белое платье мягко облегало стройную фигуру. Женщине можно было дать лет тридцать.
Когда первый порыв радости прошел, Люсиль бросилась к Петровым и, схватив Таню за руку, потащила ее к матери.
– Мама! Мама! Вот это Танья! – звонко кричала девочка. И, вспомнив о Степане, прибавила уже тише: – А это ее муж…
Миссис Маклин подошла к Петровым и, приветливо улыбаясь, сказала:
– Миссис и мистер Петровы… Не так ли?
– Совершенно верно, – ответила Таня, пожимая ей руку.
– Просто не знаю, как вас благодарить за дочку.
– Благодарим за любезное приглашение, – сказал Степан, – но, с вашего позволения, мы сделаем это несколько позже. Мы решили прежде всего завезти Люсиль домой, а сейчас нам нужно срочно отправиться в штаб для устройства своих дел.
– Ах, как жаль! – огорченно воскликнула миссис Маклин. – Но в таком случае я беру с вас обещание, что вы приедете к, нам сегодня в восемь часов вечера на обед. Приходите, конечно, все трое – ведь вас, кажется, трое?.. Будет и мой муж. Он сейчас на службе.
Степан и Таня молча поклонились и, простившись с миссис Маклин и ее дочерью, вышли из сада.
Глава пятая
ТРЕВОГИ АНГЛИЧАН В КАИРЕ
Полковник Мекензи был сильно не в духе: ночью ему снилось, что немцы разбомбили его загородный дом под Лондоном; за утренним завтраком ему подали подгоревший бекон; по дороге на службу путь преградил караван осликов, что полковник считал плохой приметой. Но самое главное было не в этом. Самое главное было в том, что вот уже много дней и недель полковник ощущал нечто похожее на постоянную, тоскливо ноющую зубную боль. Бывали, конечно, моменты, когда важный деловой разговор, или срочное распоряжение начальства, или какое-нибудь письмо отвлекали внимание полковника, он забывал о своей боли и вновь чувствовал себя здоровым человеком. Но момент возбуждения проходил, и боль опять возвращалась. И странно: имя боли было «Сталинград».
Полковник Мекензи не мог бы точно припомнить, как и когда к нему пришла эта болезнь. Она подкрадывалась потихоньку, неслышно, незаметно. В начале второй мировой войны – полковник служил тогда в военном министерстве в Лондоне – он относился к Советскому Союзу не только равнодушно, но даже неприязненно. Во время советско-финляндской кампании 1939–1940 годов Мекензи открыто поддерживал планы англо-французского похода в «помощь» Финляндии. После нападения Германии на СССР полковник Мекензи не без злорадства говорил: «Так русским и надо! Что посеяли, то и пожали». И тут же добавлял крылатую фразу: «Немцы пройдут сквозь Россию, как нож проходит сквозь масло, и максимум через три месяца от России ничего не останется». Кстати сказать, взгляд этот был очень популярен тогда в английском военном министерстве.
Скрепя сердце полковник Мекензи примирился с антигитлеровским военным союзом Англии и СССР. Однако он считал, что это не более как тактический трюк, имеющий целью хоть на короткий срок оттянуть германский удар по Британской империи.
Когда же в дальнейшем оказалось, что Россия, несмотря на свои неудачи в первый период войны, пережила три месяца, потом шесть, потом девять месяцев и все еще продолжала сопротивляться, – полковник Мекензи стал думать: «Дело оборачивается лучше, чем мы ожидали. Немцы истощат свои силы и завязнут в России, а мы на этом хорошо заработаем. Война кончится английским или, в крайнем случае, англо-американским миром. За разбитые горшки будут платить Германия и Россия».
Весной 1942 года полковник Мекензи был переброшен в Каир. Здесь, находясь в штабе ближневосточного командования, он выполнял весьма сложные и разнообразные функции, однако взгляды его на ход войны и на открывающиеся впереди перспективы остались теми же, что и раньше. Меньше всего
