Как раз в это время произошла перемена в моем положении: правительство отозвало меня из Лондона и назначило заместителем наркома иностранных дел в Москве. Было решено, что для ликвидации дел я на короткий срок слетаю в британскую столицу и затем вернусь уже окончательно для постоянной работы в СССР. Когда выяснилось, что мне придется лететь в Лондон, я твердо решил снова повидать Наххас-пашу и довести до конца процесс установления дипломатических отношений между СССР и Египтом. Поэтому, отправляясь в дорогу, я захватил с собой копию моего письма Наххасу от 26 июля, а также проект соглашения об установлении дипломатических отношений между обеими странами. Хотя по общему характеру ситуации Наххас-паша, казалось, должен был желать такого установления, однако его непонятное молчание вызывало у меня некоторое беспокойство, и, садясь в самолет, я еще не был уверен в успехе своей миссии.
Я вылетел из Москвы 22 августа. На этот раз в моем распоряжении не было ни одной машины, которая должна была пролететь все 10 тыс. км от Москвы до Лондона. Приходилось лететь «на перекладных». Летел я не один: со мной возвращался в Лондон начальник советской военной миссии в Англии адмирал H.M.Харламов, незадолго перед тем вызванный для доклада в Москву. В Каир мы прибыли 25 августа 1943 г. Здесь я узнал, что Наххас-паши сейчас нет в столице. Оказалось, в самые жаркие месяцы года все египетское правительство переселяется на берег моря, в Александрию, оставляя в столице лишь сановников второго и третьего рангов. Тогда я решил отправиться в Александрию. Н.М.Харламов всячески приветствовал это мое намерение, так как хотел собственными глазами посмотреть знаменитую александрийскую гавань, которая для него, как для моряка, была особенно интересна. Каирские власти предоставили в наше распоряжение небольшой самолет, и 26 августа утром мы вылетели из Каира в Александрию.
Наш путь, занявший около часа, все время шел над долиной Нила. Картина была изумительная и, вероятно, единственная в своем роде. Я видел, как внизу, под нами, причудливо извивалась, точно исполинская змея, узкая лента воды. По обоим берегам реки, километров на 20–25 в каждую сторону, шла полоса ярко-зеленой растительности: поля, луга, нивы, сады, леса. А там дальше, за полосой зелени, справа и слева, до горизонта, лежала желтая мертвая пустыня. Не было никакой постепенности в переходе от царства жизни, создаваемого нильской водой, к царству смерти, создаваемому желтыми песками. Линия между ними была проведена резко, грубо, точно по линейке.
Тем временем наш самолет вступил в район дельты Нила. Река внизу разбилась на множество рукавов и протоков, появился целый архипелаг больших и малых островов, зеленое царство пошло далеко внутрь, до горизонта, желтая пустыня отступила и исчезла из глаз. Это была победа жизни над смертью. И на душе становилось как-то радостней и веселей…
На аэродроме в Александрии нас встречал личный адъютант Наххас-паши по имени Азис-Абеб. Это был высокий, отлично сложенный египтянин в красной феске и в сверкающей позументами форме военного образца. Он прекрасно говорил по-английски и по-французски и блистал светским лоском и любезным обращением. Азис-Абеб сразу же сдал H.M.Харламова на попечение египетских моряков, а меня прямо с аэродрома повез к премьер-министру.
Резиденция Наххас-паши помещалась в роскошной гостинице, стоявшей на самом берегу моря. Меня ввели в большую комнату, служившую премьеру приемной. Спустя мгновение в нее не то вбежал, не то вкатился сам Наххас-паша. Он приветствовал меня, как старого друга, и рассыпался в самых изысканных, комплиментах по адресу СССР, Красной Армии, Советского правительства и меня лично. Когда эта неизбежная часть восточного церемониала была закончена, я спросил Наххас-пашу:
— Вы получили мое ответное письмо?
— Да, получил, — ответил мой собеседник, — но только три дня назад.
— Как три дня назад? — изумился я. — Мое письмо было послано вам месяц назад!
— Совершенно верно, — усмехнулся Наххас-паша, — но вы послали его через Лондон… Ну, а ведь вы знаете Нашат-пашу…
Наххас-паша не договорил, но по его жестам и выражению лица было ясно, что. он хочет сказать. Затем Наххас-паша хлопнул в ладоши, и из соседней комнаты выбежал его секретарь. Он что-то сказал тому на своем языке, и минуту спустя на столе появилась папка с какими-то документами.
— Вот взгляните, — обратился ко мне Наххас-паша.
Это были шифровки, которыми Лондон и Каир обменивались на протяжении последнего месяца. Все они были на французском языке, так что я мог свободно читать. Я с недоумением взглянул на своего собеседника и спросил:
— Разве ваша шифрованная переписка ведется на французском языке?
— Да, по-французски, — ответил Наххас-паша, — наш собственный язык для этих целей мало приспособлен.
Вот как!.. Я невольно вспомнил, что французский язык был заменен русским во внутренней переписке российского министерства иностранных дел только при Александре III.
Шифровки, показанные мне Наххас-пашой, разрешили загадку, над которой я тщетно ломал голову в Москве. Оказалось, что Нашат-паша, желая насолить своему премьеру, разыграл следующий трюк: А.А.Соболев переслал мое ответное письмо Нашат-паше 27 июля, т.е. сразу же после его получения из Москвы. На следующий день, 28 июля, Нашат-паша отправил в Каир телеграмму с сообщением о получении письма, но вместо того, чтобы передать по телеграфу точный текст письма, он ограничился очень кратким изложением его содержания, присовокупив в конце: «Текст письма следует». Не имея подлинника письма, Наххас-паша считал неудобным ставить вопрос на окончательное решение правительства. А между тем письмо из Лондона «следовало» крайне медленно и попало в руки Наххас-паши только 26 августа, т.е. почти через месяц после его отправки из Москвы.
— Выходит, таким образом, — заметил я, — что Нашат-паша послал вам мое письмо на волах.
— Вот именно, на волах! — расхохотался Наххас-паша.
Затем он продолжал:
— Но как только я получил текст вашего письма, я немедленно, в тот же день, 23 августа, ответил вам. Вот мой ответ.
И Наххас-паша протянул мне листок бумаги, который я быстро пробежал. В своем ответе египетский премьер с радостью констатировал «полное согласие между нашими двумя правительствами по вопросу об установлении нормальных дипломатических отношений между Египтом и СССР» и в конце письма заявлял, что «установление дипломатических отношений между нашими двумя странами… с этого момента должно считаться состоявшимся».
— Это копия моего письма, — пояснил Наххас-паша. — Оригинал отправлен три дня назад в Лондон воздушной почтой… Я не знал, что буду иметь удовольствие так скоро видеть вас в Египте… Иначе я задержал бы оригинал до вашего приезда… Прошу вас взять эту копию с собой.
Я выразил удовольствие по поводу счастливого окончания наших переговоров и спросил:
— С какого же числа мы будем считать дипломатические отношения между нашими странами установленными?
Наххас-паша на мгновение задумался и затем с живостью воскликнул:
— Будем считать их установленными с сегодняшнего дня — с 26 августа 1943 г.! Сегодня мы закончили с вами переговоры… К тому же сегодня у нас большой праздник, который чтут все мусульмане, — Рамадан…
Наххас-паша подбежал к открытому окну и, обращаясь ко мне, продолжал:
— Вот взгляните… Весь город расцвечен флагами… Все ходят по улицам веселые и довольные… Хорошая дата для начала отношений между нашими странами!
— Ну, что ж, — ответил я, — пусть 26 августа 1943 г. станет датой установления дипломатических отношений между СССР и Египтом. Надеюсь, наши потомки будут вспоминать эту дату с удовлетворением.
— Да, да, — воскликнул Наххас-паша. — Я не сомневаюсь в этом!
— Теперь, — заметил я, — у нас остается последняя, уже совсем маленькая задача: согласовать текст коммюнике для печати, которое оповестит народы наших стран о происшедшем событии.
Наххас-паша в знак согласия кивнул головой. Затем мы принялись за работу, и через десять минут перед нами на столе лежал текст коммюнике. Наххас-паша тут же отдал его для переписки машинисткам.
