даже кончик носа покраснел.
— А я-то верила!.. Уж старалась, старалась, ухаживала, обхаживала тебя. Устал, думаю, измотался вконец, всё дела да дела. Ох и дура была, ох и дура!.. А ты там с этой бабой. Вдоволь небось посмеялся над идиоткой женой… И шлюха твоя с тобой вместе!..
Больше всего Ясуко травмировало, что любовница мужа молода. А вообще она знала про Кацуко всё до мельчайших деталей: как она выглядит, как одевается, какой образ жизни ведёт. Было совершенно очевидно, что кто-то подробнейшим образом проинформировал Ясуко.
— Забыл, видно, сколько тебе лет. Позорище! Нашёл с кем связаться. Я и не подозревала, что ты такой кобель, да и дурак к тому же. Всаживать деньги в проститутку. И какие деньги! Увидел намазанную красотку с приклеенными ресницами и распустил слюни. И волосы у неё рыжие, как у разбойника с горы Оэ[15], и вообще говорят, она на дикую кошку похожа. А ты втюрился в эту потаскуху, и квартиру-то ей оплачивал, и наряды покупал, и гулял без удержу! Дурак старый, тебе и невдомёк, что у неё мужчина есть; думал, она растаяла от твоих щедрот. И туда же ещё: про политику рассуждает, мэр его, видите ли, не устраивает. Да кто ты есть-то на самом деле?! Олух, павиан безмозглый!..
И так повторялось изо дня в день. Ясуко источала яд, а Гисукэ слушал.
— А я-то всё думала, что это на него нашло — баня наша вдруг нехороша стала. И тесно ему, и темно; подавай европейскую ванну! А разгадка-то оказалась простая: у девки в Намицу лежачая ванна. Она и понятно, ей мужчин в этой ванне ублажать надо. Как подумаю, что вы там с ней выделывали, так прямо тошнота подступает. И всё ведь тебе мало, дома поставил розовую ванну! Совсем обалдел от этой шлюхи. А она обчистила твои карманы, с других таких же кретинов нагребла денег и — только её и видели! — смылась с молодым парнем. Так тебе и надо!.. А ванна твоя… Ступай на склад, где всякое барахло свалено, там её и найдёшь. Хоть молотком разбей, хоть подари кому-нибудь, а устанавливать её не дам! Ещё чего! Сам развратник, так и вещь только для разврата пригодную в дом притащил. Видеть не могу твою поганую рожу! Ну, чего смотришь?! Иди — целуйся со своей ванной! Эротоман несчастный!
Гисукэ действительно только смотрел в одну точку да слушал. Что ему ещё оставалось? Возразить-то было нечего. Гэнзо Дои донёс на него жене, тут и сомневаться нечего. Расспрашивать Ясуко бесполезно: она ничего не скажет, во всяком случае сейчас.
Объясняться с Гэнзо тоже не имело смысла. В его подлости и низости Гисукэ уже убедился. Очевидно, есть натуры, которым подличать необходимо, как дышать. Мало было Гэнзо одного предательства, он постарался и в доме Гисукэ напакостить.
Гисукэ было искренне жаль жену, но себя — ещё больше. Так бы и заплакал тяжёлыми злыми мужскими слезами.
Гисукэ пошёл в сарай, который находился рядом с винными складами, у самой ограды. Там валялись вышедшие из употребления чаны и прочий отслуживший свой век винодельческий инвентарь. Среди этого потемневшего от времени, пахнувшего пылью барахла вверх дном лежала розовая ванна. На неё упала лесенка, по которой взбираются на чан.
На складах тишина, вокруг ни души. Молодое сакэ в октябре разливают по чанам, и оно бродит до марта. В виноделии это горячая пора — за процессом брожения надо следить. В это время и на складах, и в сарае полно народу: винокуры, сезонные рабочие, подсобники. А потом — как схлынувшая вода — все исчезают, и воцаряется тишина.
Застыв в полутёмном, слабо освещённом крохотной лампочкой сарае, Гисукэ смотрел на такую неуместную здесь розовую ванну. Казалось, в ней, перевёрнутой вверх дном, утратившей своё великолепие, сконцентрировались горькая обида и ревность Ясуко. Гисукэ сжал кулаки. В этот момент он почти ненавидел жену, совершившую такой бессмысленный поступок. Кроме того, его терзало чувство собственного унижения, ведь он трусливо молчал, не сказал ни единого слова, пока Ясуко его поносила. Впрочем, Ясуко ни в чём не виновата. И ненавидеть надо не её, а Гэнзо Дои. В душе Гисукэ с новой силой вспыхнула ярость. Подлец, беспримерный подлец! Чего ему не хватало?! Откуда в человеке столько мерзости?.. Значит, всё это время — быть может, с первого дня знакомства — под этой туповато-сонной, равнодушной маской копились злоба, коварство, зависть… Вызревал холодный жирный расчёт — как обмануть, унизить, втоптать в грязь своего благодетеля… Змея, пригретая на груди… Собака, укусившая хозяина, который дал ей приют и пищу… Гисукэ охватило беспредельное отчаяние. И его собственная тень, падавшая на стену сарая, показалась ему символом безысходного одиночества.
А ванна — пусть поверженная, утратившая великолепие — всё равно продолжала розово поблёскивать в тусклом свете лампочки.
И на какой-то миг перед глазами Гисукэ возникло видение: белый пар над розовой ванной, водяные брызги и чуть порозовевшее жемчужное тело Кацуко, принимающей совершенно неожиданные — и такие прекрасные! — позы. Волшебный сон, приснившийся в чёрное мгновение отчаяния, чтобы хоть на секунду увести от действительности потерпевшего полный крах человека.
Уход от действительности… Пожалуй, его поведение с Гэнзо и есть такой уход. Или скорее даже позорное бегство.
Гэнзо Дои по-прежнему занимает место главного редактора газеты 'Минчи'. Приходит на работу, садится за свой стол, что-то пишет, что-то правит… Однако в последнее время его усердие явно пошло на убыль. Порой он является в три часа дня, а в пять уже уходит. А то и вовсе отсутствует. И всё молча, не спрашивая разрешения, ни о чём не предупреждая. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы его уволить, издать официальный приказ. Но именно этого Гисукэ и не делал.
Гисукэ не хотел идти на прямой конфликт с Гэнзо. Считал, что сейчас неподходящее для этого время. Ведь за его спиной стоит Синдзиро Мияяма, а связываться с Мияямой в тот момент, когда он на коне, было бы просто глупо. Гисукэ понимал, что его исконный враг, хитрый, коварный и абсолютно беспринципный, драться в открытую не станет, но использует всё своё влияние, все подводные течения, чтобы напакостить как можно больше. Мияяме из-за предательства Гэнзо известен каждый шаг Гисукэ. Связь с Кацуко — пусть сейчас она уже кончилась — была бы сильной козырной картой в руках Мияямы. Ему ничего не стоит пустить такой слух по городу… Надо выждать. Мияяма на посту мэра обязательно сделает какой-нибудь промах, уж очень он зарвался, считает, что ему всё можно. И вот когда это произойдёт, Гисукэ останется только чуть- чуть его подтолкнуть, чтобы он рухнул со своего седьмого неба. А Гэнзо рухнет вслед за ним.
Гэнзо, казалось, не чувствовал никаких угрызений совести. Его лицо, как всегда, оставалось невозмутимым. Впрочем, судить по лицу о чувствах Гэнзо было совершенно невозможно. И ведь самое главное, что он не притворялся. В своей скрытой мерзости был естественным до тошноты.
Впечатление складывалось такое, что Гэнзо плюнул на всё, в том числе и на элементарные приличия. От его былого усердия в работе не осталось и следа. Придя в редакцию, он плюхался в кресло и закуривал. Сидел развалясь, только что ноги на стол не клал. Почти все свои обязанности переложил на молодых сотрудников. Когда Гисукэ ему что-нибудь говорил, он толком не отвечал, а получив задание, толком его не выполнял. В его тоне появились дерзкие нотки.
По части намерений Гэнзо у Гисукэ уже не оставалось никаких сомнений: ещё немного и он уйдёт, чтобы основать собственную газету. Кто будет спонсором — известно. Короче говоря, Гэнзо мог в любой момент поднять знамя бунта. Правда, пока что он выжидал, очевидно, ещё не завершил подготовку. Да и Мияяме это на руку — шпион в стане врага. Не приходилось сомневаться, какого направления будет его газета. Она, естественно, станет органом группировки Мияямы и почтёт своим долгом вести войну с 'Минчи'. Был тут и ещё один момент, внушавший Гисукэ самые большие опасения. Гэнзо, давно научившийся 'снимать пенки', и в новой своей роли не откажется от этого. На долю Гисукэ 'пенок' просто не останется, а это уже прямая угроза существованию 'Минчи'. В конечном счёте, если всё будет разворачиваться именно так, Гисукэ окажется за бортом и его политическая деятельность потерпит полный крах.
Положение было отчаянным. У Гисукэ по-настоящему болело сердце, и всё же, не разработав чёткого плана контрмер, он не решался пойти в атаку на Гэнзо. Более того — ему всё время приходилось делать хорошую мину при дурной игре. Быть любезным, улыбаться, подавляя острое желание съездить кулаком по этой круглой, равнодушной, ничего не выражающей роже. Притворство давалось Гисукэ с трудом. В отличие от Гэнзо он, человек бурного темперамента, не умел скрывать своих чувств. Поведение его выглядело неестественным. Улыбка походила на гримасу.
Гисукэ казалось, что Гэнзо видит его насквозь. Он то и дело подмечал, что в сонных глазах главного
