Князь объявил об его новом назначении. Сигеру отметил, на чьих лицах отразилось недовольство. За этими людьми нужно будет присматривать. Сигеру взглянул на Сохаку. Он ждал, что тот будет потрясен и возмущен. Но настоятель монастыря Мусиндо, бывший и нынешний командир кавалерии, отнесся к этому известию с полнейшей невозмутимостью. И Сигеру понял, что ему придется убить старого друга. Назначение Хидё могло не вызвать у Сохаку гнева лишь в одном-единственном случае — если тот уже решил предать молодого князя. Но Сохаку не знал того, что знал теперь Сигеру: до тех пор, пока чужаки не завоюют Японию, Гэндзи неуязвим.
Но даже и тогда, когда этот миг настанет, Гэндзи окажется счастливчиком. Он умрет без страха, залитый кровью своего сердца, в объятиях прекрасной женщины, плачущей о нем.
Чего еще желать самураю?
ЧАСТЬ III
Даймё
ГЛАВА 7
Сатори
Не каждое сражение выигрывается при помощи наступления. Не всякое отступление ведет к поражению. Наступление — это стратегия.
Отступление — тоже стратегия. Отступление должно быть планомерным и упорядоченным. Но не обязательно должно выглядеть таковым. Отступление — это стратегия. Притвориться отступающим — тоже стратегия.
Джимбо — не настоящее твое имя, — сказал Гэндзи.
А что такое — настоящее имя? — отозвался Джимбо.
Гэндзи расхохотался.
Ты — чужеземец. Однако же ты обрил голову, надел залатанную рясу дзенского монаха и разговариваешь загадками, в точности как говорил старый настоятель Дзенгэн. Это он научил тебя говорить по-японски?
Нет, мой господин. Настоятель Дзенгэн спас меня во время эпидемии холеры. А деревенские дети, ухаживавшие за мной, пока я выздоравливал, научили меня слушать и говорить.
Как неожиданно! Я уверен, что никто из них не знает ни единого иероглифа.
И я не знаю, мой господин.
Тогда твои способности к языкам выглядят еще впечатляюще. Никто из нас, прожив год в американской деревне, среди неграмотных крестьян, не выучил бы ваш язык и вполовину так хорошо, как ты выучил наш.
Благодарю вас, господин, — от лица моих учителей. Это им по праву принадлежат все ваши похвалы.
Ткань шатра на миг затрепетала под легким порывом ветра. Гэндзи взглянул на бледное зимнее небо. Уже начало смеркаться. Прежде, чем закончится час барана, они смогут выступить в обратный путь. Они доберутся к границе к тому моменту, как стемнеет, и пересекут враждебную им провинцию Ёсино ночью. В том имелось одно явное преимущество: ночью куда меньше шансов напороться на вражеский отряд. Хватит с него одной бессмыссленной бойни за поездку.
Когда ты приехал в Японию, — сказал Гэндзи, — ты был христианским миссионером. Теперь ты дзенский монах. Тогда ты называл себя Джеймсом Боханноном. Теперь ты говоришь, что ты — Джимбо. Скажи, а как ты называл себя до того, как стал Джеймсос Боханноном?
Этан Круз, — ответил Джимбо.
А до того?
До того я был просто Этан.
Полагаю, эта смена имен никак не связана с христианской религией?
Совершенно верно, мой господин.
И с дзеном тоже.
И это верно, мой господин.
Тогда с чем же это связано?
Прежде, чем ответить, Джимбо опустил взгляд и сделал меденный глубокий вдох, прогоняя энергию через тандэн, центр сосредоточения. С выдохом он изгнал из себя страх, ненависть и страсти.
Я бежал.
От кого?
От себя.
Нелегкая затея, — сказал Гэндзи. — Многие пытались убежать от себя. Но никто из тех, кого я знал, не преуспел. А тебе это удалось?
Да, мой господин, — ответил Джимбо. — Удалось.
Он не в первый раз отправлялся в путь вместе с Томом, Пеком и Хэйлоу. Они были достаточно представительны на вид и никогда не создавали проблем. Но Этан не любил их, поскольку не доверял им. Он унаследовал эту привычку от старика. Привычка была хорошая, особенно для человека его ремесла. А промышлял Этан грабежами, кражами и угоном скота.
Доверять нельзя никому и никогда, говорил старый Круз. Неважно, каким умником ты себя считаешь. Неважно, насколько тебе кто-то понравился. Никогда не забывай держать ухо востро. А то ведь во всех этих теплых чувствах есть что-то такое, от чего теряешь бдительность. Уж не знаю, в чем тут дело. Но только стоит тебе проникнуться теплыми чувствами к человеку, которому ты не доверяешь, и вскорости ты просыпаешься ночью от того, что тебе раскроили череп топором. И тебе остается винить за все лишь собственное слюнтяйство.
Этан сильно подозревал, что Круз утверждает это все, исходя из собственного опыта, поскольку у старика на затылке красовалась вмятина, оставленная топором, и поверх этого шрама волосы не росли.
Это очень плохо — влюбляться в тех, кто не заслуживает доверия, говорил Круз. Да, парень, я говорю о женщинах. И нечего мне тут кивать и соглашаться. Я точно знаю, что все равно ты в это вляпаешься. Все мы вляпываемся. А знаешь, почему? Да потому, что нет на свете женщины, заслуживающей доверия. Все они, все до единой — лживые, вероломные шлюхи.
Несомненно, на эти воззрения повлияло еще и общество, в котором вращался Круз. В конце концов, сутенер проводит большуя часть времени среди шлюх, а ложь, жульничество и вероломство — обычные уловки любой шлюхи. Так-то.
Этан так никогда и не узнал, кому Круз был обязан тем ударом топора, мужчине или женщине. Но он предполагал, что если в это дело была замешана женщина, то и без мужчины не обошлось. Обычное дело. А Круз сваливал на рану свои приступы головокружения и дурноты, вспышки бешеной ярости, провалы в памяти и тягу к спиртному.
Даже и не помню, как это вышло, говорил Круз. Голова зажила, но кость так и осталась вдавленной. Вот она теперь и давит мне на мозги, напоминает, чтоб я больше никогда в жизни не привязывался к тому, кому нельзя доверять. Эй, малый, ты меня слышишь? Я по большей части имею в виду женщин, но за мужчинами тоже нужен глаз да глаз, особенно когда в дело замешаны женщины и деньги. И знаешь, что я тебе скажу? Они всегда замешаны, женщины и деньги. Именно потому мир превратился в юдоль воровских разборок. Из-за любви женщин к деньгам.
