Кто-то сказал «аминь». Невидимые тиски, сжимавшие сердце Этана, внезапно разжались. Он упал на колени и расплакался. Тем же вечером он переступил порог миссии Света Истинного слова пророков Господа нашего Иисуса Христа. Месяц спустя новый миссионер Джеймс Боханнон уже плыл в Японию.
Этан взял новое имя потому, что чувствовал себя переродившимся до полной неузнаваемости. Но истинное перерождение произошло лишь после того, как он вместе с дюжиной других миссионеров добрался в деревню Кобаяси в провинции Ямакава, где им надлежало создать новую миссию. В день их прибытия в тех краях вспыхнула эпидемия холеры. Через месяц из всех миссионеров в живых остался один лишь Этан. Среди крестьян тоже было много умерших, и местные жители винили во всем заезжих чужаков. Этан выжил лишь благодаря тому, что старик-настоятель монастыря Мусиндо, Дзенгэн, забрал его в монастырь и выходил. Должно быть, настоятель пользовался в этих краях определенным авторитетом; отношение крестьян к Этану изменилось. Они начали приносить ему еду, менять одежду, мыть его. Особенно часто его навещали дети; им было интересно лишний раз взглянуть на Этана — ведь они никогда прежде не видели ни единого чужеземца.
Как-то так случилось, что пока Этан валялся в бреду, барьеры рухнули. Когда жар спал, Этан обнаружил, что понимает многое из того, что говорят дети, и сам может произнести несколько слов. К тому времени, когда он начал подниматься на ноги, он уже мало-помалу беседовал с Дзенгэном.
Однажды Дзенгэн спросил его:
Каким было твое лицо до того, как родились твои родители?
Этан уже готов был сказать Дзенгэну, что никогда не знал своих родителей, но внезапно все обыденные понятия потеряли смысл.
С тех пор Джимбо стал носить вместо костюма христианского миссионера рясу буддийского монаха. Это было скорее данью уважения Дзенгэну. Одежды подобны именам. Они ничего не значат.
Джимбо был прежде Джеймсом Боханноном и Этаном Крузом, и до сих пор оставался ими. И в то же время он ими больше не был.
Джимбо не стал рассказывать все это Гэндзи. Он уже было совсем собрался рассказать, но тут князь улыбнулся и спросил:
В самом деле? Тебе и вправду удалось убежать от себя? Тогда ты, должно быть, разделил просветление с самим Буддой Гаутамой!
Я не знаю, что означает слово «просветление», — сказал Джимбо. — Я с каждым вздохом перестаю понимать смысл все новых и новых слов. Вскоре я буду знать лишь то, что я ничего не знаю.
Гэндзи рассмеялся и повернулся к Сохаку.
Из него получился куда более подходящий преемник Дзенгэна, чем из тебя. Хорошо, что вы уходите, а он остается.
Это не он — тот чужеземец, которого вы ждали, господин?
Думаю, нет. Тот сейчас находится во дворце «Тихий журавль».
Сохаку, не сдержавшись, недовольно нахмурился.
Это покойный князь Киёри предложил покровительство миссионерам Истинного слова. Я лишь продолжаю то, что начал он. — Гэндзи вновь повернулся к Джимбо. — Ведь именно потому ты очутился здесь, верно?
Да, мой господин.
Вскоре ты встретишься с ними, — сказал Гэндзи. — Они приехали, чтоб помочь построить дом миссии. Это будет нелегкая задача. Все твои товарищи умерли, а из трех новоприбывших, похоже, вскорости в живых останется лишь двое.
А что с третьим, мой господин? Он болен?
К сожалению своему должен сообщить, что в него попала пуля убийцы, предназначенная для меня. Возможно, ты знаешь этого человека. Его зовут Зефания Кромвель.
Нет, мой господин, не знаю. Должно быть, он приехал в Сан-Франциско уже после того, как я оттуда уплыл.
Как это досадно — приехать в такую даль лишь затем, чтоб встретить столь бессмысленную смерть. Тебе что-нибудь нужно, Джимбо?
Нет, мой господин. Настоятель Сохаку обеспечил храм всем необходимым.
Что ты будешь делать, когда сюда прибудут твои бывшие собратья по вере?
Помогу им построить миссию, — сказал Джимбо. — Быть может, те, кто не в силах услышать слово Будды, сумеют услышать слово Христа и тоже обретут спасение.
Здравый подход. Что ж, Джимбо, желаю тебе всего наилучшего. Или ты предпочитаешь, чтоб тебя звали Джеймсом? Или Этаном?
Имя — это всего лишь имя. Сойдет любое. Или никакое.
Гэндзи рассмеялся.
Если бы среди нас было побольше тех, кто думает так, как ты, история Японии была бы куда менее кровавой, чем была. И чем будет.
Гэндзи встал. Самураи поклонились и застыли в поклоне; выпрямились они лишь после того, как князь покинул шатер и отправился готовится к отъезду. Его сопровождал Сигеру.
Ты не против остаться здесь один? — спросил Сохаку.
Нет, настоятель, — ответил Джимбо. — И я не всегда буду один. Куда же я дену детей?
Я больше не настоятель, — сказал Сохаку. — Теперь настоятель — ты. Исполняй ритуалы. Придерживайся расписания медитаций. Заботься о духовных нуждах крестьян, проводи свадебные и похоронные обряды. Сможешь?
Да, господин. Смогу.
Тогда это воистину большая удача, что ты появился среди нас, Джимбо, и стал тем кем стал. Иначе после смерти Дзенгэна и моего отъезда храм оказался бы заброшенным. А оставлять храм в запустении нехорошо. Это порождает плохую карму.
Сохаку и Джимбо поклонились друг другу, и командир кавалерии встал.
Читай сутры и за меня. Для меня начинается опасное время, и возможность преуспеть невелика, а возможность потерпеть поражение и погибнуть огромна.
И тем, кто преуспевает, и тем, кто терпит поражение, равно предназачено умереть, — сказал Джимбо. — Но раз ты так хочешь, я каждый день буду читать сутры за тебя.
Благодарю тебя за эти мудрые слова, — сказал Сохаку. Он поклонился еще раз и вышел.
Джимбо остался сидеть. Должно быть, он, сам того не заметив, погрузился в медитацию, поскольку когда его посетила следующая осознанная мысль, он был один, и вокруг расстилалась темнота. Где-то вдали вскрикнула одинокая ночная птица.
В небе зимние звезды двигались по извечным своим путям.
Хотя все двери были открыты настежь, в комнате невозможно было дышать из-за зловония. Две служанки, Ханако и Юкико, бесстрастно сидели в углу. Два дня назад они попросили дозволения закрывать лица надушенными шарфами, но Сэйки не разрешил.
Если чужеземная женщина может это выдержать, значит, и вы можете. Вы опозорите нас, если покажете, что вы слабее ее.
Да, господин.
Интересно, когда сам Сэйки в последний раз навещал этот живой труп?
Ханако и Юкико смотрели, как чужеземка разговаривает с раненым, лежащим без сознания. Она сидела совсем рядом с источником зловония, но ничем не выказывала, что испытывает тошноту. Служанки не знали, то ли восхищаться ее самообладанием, то ли жалеть ее за столь глубокое отчаянье. У нее такая отталкивающая внешность! Должно быть, она боится, что никогда теперь не найдет себе мужа. И кто скажет, что ее страхи не имеют под собой основания? Должно быть, потому она и цепляется столь жалобно за этого человека, который уже все равно что мертв.
А как насчет второго чужеземца? — поинтересовалась Ханако. — Может, он заменит покойного?
Нет, — возразила Юкико. — Он не смотрит на женщин.
Он предпочитает мужчин?
