признать, — пускай этот сын положит конец его вероломству. Макото вынул револьвер из-за пояса и проверил барабан. Револьвер тридцать второго калибра, подарок отца — или, точнее, человека, который изображал из себя его отца, — был полностью заряжен и готов к стрельбе.
Макото встал, собираясь уходить. Но когда он повернулся к двери, то увидел перед нишей с висящей там картиной стойку с двумя самурайскими мечами, длинным и коротким.
Вот она, последняя, завершающая деталь.
Он убьет Гэндзи этим самым оружием, мечом, взятым из его собственного дворца. Этим клинком, символизирующим якобы безупречно чистую душу самурая, он пресечет жизнь человека, вся мнимая честь которого — лишь притворство и ложь.
Макото Окумити взял со стойки короткий меч, спрятал его под пиджак и вышел.
Приблизившись к мосту через крепостной ров, экипаж Гэндзи поехал медленнее.
Гэндзи до сих пор по привычке думал об этом огромном замке как о сёгунском дворце, точно так же, как этот город до сих пор оставался для него Эдо, так и не став Токио. Свержение сёгуната Токугава, восстановление императорской власти, ликвидация самураев как социального класса, отмена княжеств, небывалый наплыв чужеземцев в Японию, уничтожение последних героических поборников бусидо — все это произошло менее чем за десять лет. Гэндзи восхваляли — и обвиняли — за эти перемены куда более, чем он того заслуживал.
За время Реставрации на него покушались семь раз. Каждое покушение терпело неудачу, потому что так было суждено. Он умрет от руки убийцы, но много лет спустя. Он это предвидел. Это произойдет на заседании парламента, которого пока еще не существует, и он умрет на руках своей дочери, Сидзукэ. В его видении она была молодой женщиной. Сейчас же она всего лишь девочка. Значит, ему гарантировано еще много лет жизни.
Экипаж остановился у ворот Сакурада, тех, через которые Гэндзи следовало войти во дворец. Императорские гвардейцы двинулись ему навстречу, дабы убедиться, что это действительно он. В те несколько мгновений, когда их внимание и внимание его собственных стражников было приковано друг к другу, к экипажу внезапно ринулся молодой человек в европейской одежде, на бегу выхватывая из-под пиджака короткий меч. Прежде, чем стражники заметили его, он оказался в двух шагах от Гэндзи.
Было уже поздно что-либо предпринимать.
Гэндзи увидел направленный на него меч.
Еще мгновение — и клинок войдет ему в грудь. Видение собственной смерти, столько лет служившее ему указанием, оказалось недостоверным. Его убийство не произойдет в отдаленном будущем. Оно случится сейчас.
Гэндзи почувствовал себя одураченным. Ему полагалось увидеть за жизнь три видения. А увидел он всего два, да и то одно оказалось с роковым изъяном.
Узнает ли он своего юного убийцу?
Но клинок не дотянулся до Гэндзи. В тот самый миг, когда убийца сделал выпад, метя прямо в сердце, из-за экипажа выскочил другой молодой человек, и тоже с мечом.
И юноши пронзили друг друга; их боевые кличи и крики боли слились воедино. Гэндзи не узнал неудачливого убийцу. Зато он узнал своего защитника.
Это был его недавно приехавший сын, Макото.
Преподобная настоятельница Дзинтоку заглянула в комнату гостя. Старк все еще спал. Мужчина, размещенный в женском монастыре — это было в высшей степени необычно. В прежние времена — что для Японии могло означало и всего лишь пятнадцать лет тому назад, в зависимости от того, о каких временах шла речь, — это было бы попросту невозможно. Но князь Гэндзи лично дал на это дозволение. Серьезность ран Макото и героические обстоятельства, при которых он их поручил, требовали сделать исключение из общего правила. Так сказал князь Гэндзи. Но за этим крылось нечто большее. За всеми словами всегда кроется нечто большее, кто бы их ни произносил.
В данном случае все было вполне очевидно.
Молодой человек, за которого просил князь, оказался тем самым загадочным посетителем, наведывавшимся в монастырь несколькими неделями раньше. Он еще обсуждал с нею общепринятую версию знаменитого сражения у Мусиндо, произошедшего в 1861 году. Он сказал, что знает о нем, потому что его родители присутствовали при этой битве. Когда настоятельница спросила его, кто его родители, молодой человек сказал, что это очень хороший вопрос, и удалился.
Его внешность тоже о многом говорила. Во время своего предыдущего визита он напомнил настоятельнице кого-то, но она никак не могла вспомнить, кого же именно. Теперь же сходство казалось ей настолько очевидным, что ей даже удивительно было, как это она не узнала его сразу же. Конечно же, узнать его, увидев бок о бок с князем Гэндзи, было куда легче. Черты родственного сходства просто бросались в глаза. Он мог приходиться князю племянником, братом или сыном. И, естественно, самым интригующим был последний вариант.
Но если он приходится князю Гэндзи сыном, кто же его мать?
Он сказал, что его родители присутствовали при сражении. В тот день в отряде князя Гэндзи было три женщины. О первой, госпоже Эмилии, речь идти не может. До своей безвременной кончины она успела произвести на свет всего одного ребенка, девочку. Оставались госпожа Нанако и госпожа Хэйко. Опять же, это никак не может быть госпожа Ханако. Она примерно в то же время вышла замуж за господина Хидё и через год после битвы подарила ему дитя. Этот ребенок, господин Ивао, если судить по виду, приходился Макото ровесником, но они совершенно друг на друга не похожи, и как могли бы быть похожи братья. А это означает, что его матерью могла быть лишь госпожа Хэйко. Но возможно ли такое? Если бы она и вправду была матерью Макото, князь Гэндзи взял бы ее в дом вместе с ребенком. Он официально объявил бы ее своей наложницей — это были еще прежние времена, — а то и вовсе бы женился на ней. И уж конечно он не стал бы отсылать их обоих в Калифорнию и не допустил бы, чтобы его сын носил имя другого мужчины, пусть даже этот человек был его верным другом, как Мэттью Старк.
Значит, Макото либо ошибается, либо лжет. Либо настоятельница не замечает какой-то очень существенной детали. Ну что ж, если правду можно выяснить, не исключено, что ей представится такая возможность, прежде чем он покинет монастырь. Произойдет это не скоро, поскольку раны его весьма серьезны. Просто чудо, что он не умер. Ему очень повезло, что меч не задел сердце. А князю Гэндзи повезло, что Макото тоже был вооружен мечом, иначе убийца мог бы и добиться своей цели. Хотя настоятельнице было весьма любопытно, что Макото делал у входа в императорский дворец, да еще и с мечом за пазухой. Прямо совсем как тот убийца.
Настоятельница отправилась в огород к Горо и по дороге встретилась с князем Гэндзи. Тот только что прибыл.
Завидев его, настоятельница низко поклонилась.
— Мой господин…
— Как себя чувствует Макото?
— Мне кажется, лучше. Он работает в огороде вместе с Горо.
— Репортеры вас больше не беспокоили?
— Нет, мой господин. В последние две недели — нет. Возможно, интерес к этому происшествию ослабевает.
Настоятельница сказала это скорее из соображений вежливости, чем потому, что действительно так предполагала. Ее интерес нисколько не ослабел. Так почему же другим должно перестать быть любопытно?
— Очень на это надеюсь, — сказал Гэндзи. Впрочем, он, похоже, тоже не очень верил в то, что сказала настоятельница.
