двадцати лет кряду я успешно избегал действительности. Поэтому, когда я, наконец, завязал с героином, я не знал, что мне теперь делать с самим собой. Трезвость была ужасающей. У меня была целая жизнь, чтобы наверстать упущенное. И я не знал, с чего начать и чем заняться.
Я больше не ходил по клубам, и я не занимался сексом так долго, что я и моя правая рука были фактически помолвлены. Я стал настолько зажатым и агорафобным (агорафобия — боязнь открытого пространства, антипод клаустрофобии), что пошел на приём к психиатру. Процесс восстановления и терапии очистили мою «луковку» (onion — на сленге означает «голова») настолько глубоко, что я больше не чувствовал себя Никки Сиксом. Я чувствовал себя пацаном из Айдахо, суперпомешанным другом Аллана Уикса (Allan Weeks — друг детства Никки из города Джером). Я снова должен был учиться быть мужчиной, потому что я понял, что всё это время я был просто маленьким мальчиком: незрелым, импульсивным и очень восприимчивым к злу всего Мира.
Врач предложил, чтобы я пробовал новый препарат под названием «Прозак» («Prozac»). Хотя я не хотел принимать никаких наркотиков, даже законных, он сказал, что у меня нарушен химический баланс. Моя токсикомания, как он объяснил, парализовала выработку в моем мозгу чего-то под названием «серотонин» (серотонин — вещество в человеческом мозге, отвечающее за аппетит, сон, настроение и эмоции человека). Он дал мне две коробки, в каждый из которых было по десять образцов этого нового чудесного препарата. Когда я вышел за дверь, то сунул себе в рот две пилюли, и к тому времени, когда я был дома, почувствовал себя спокойным.
Возможно, это была плацебо (placebo — таблетка-пустышка, эффект которой основан на самовнушении пациента), но в течение двух дней я уже был способен выходить из дома и даже немного общаться. Я начал встречаться с Лизой Хартман (Lisa Hartman — киноактриса), но она была слишком занята для меня (хотя, очевидно, она была не слишком занята для Клинта Блэка [Clint Black — кантри-певец]). Фактически, у большинства моих так называемых друзей больше не было на меня времени. Кое-кто из парней «Metallica» подошли ко мне в «Кэтхаус» («Cathouse») и предложили угостить меня выпивкой, но когда я сказал, что завязал, они ушли и больше со мной не разговаривали. То же самое со Слэшем (Slash), то же самое со всеми остальными.
К счастью, один старый друг по имени Эрик Стэйси (Eric Stacy), который играл на басу в «Faster Pussycat», тоже только что прошёл курс реабилитации. Я пригласил его жить к себе, так что мы всё время сидели вместе и чувствовали себя, как два идиота. Время от времени мы решались отправиться в клуб и попытаться подцепить каких-нибудь тёлок. Но толи мы забыли, толи мы на самом деле никогда знали, как это делается. Мы говорили, “Привет”. Они отвечали, “Привет”. Затем следовала неловкая пауза, и мы говорили, “Нет… Ничего… Не обращайте внимания”.
В конечном счете, Рикки Рэктман (Rikki Rachtman), который забежал как-то в «Кэтхаус», так проникся сочувствием ко мне и моей правой руке, что устроил нам свидание вслепую (blind date) с «Мисс Октябрь» (хотя свидание нельзя назвать слепым, когда ты знаешь, что это человек с фотографии на развороте журнала «Плэйбой»). Я был эмоционально ранимой рок-звездой, сидящей на «Прозак» и познающей новый мир трезвости, а она была восходящей «плэймэйт» (Playmate — звезда журнала «Плэйбой»). Это была плохая комбинация. Брэнди — чувственная брюнетка с искрящимися невинными глазами, только что порвала с Тайми Дауном (Taime Downe — вокалист группы «Faster Pussycat») после того, как обнаружила использованный презерватив в его мусорном ведре.
В первую ночь, когда мы спали вместе у неё дома, зазвонил телефон. Это была мать Брэнди. Из трубки доносился голос её мамы, которая говорила о парне, с которым она познакомилась какое-то время назад по имени Никки, и как она думает о том, чтобы позвонить ему, потому что он ей по-настоящему нравится.
Я узнал этот голос: это была Бри Хауворд (Brie Howard) — одна из девочек, которых мы прослушивали на место бэк-вокалисток для тура «Girls». Я совершенно забыл о ней. Мы провели пару весёлых ночей вместе, покатываясь со смеху. Но я понятия не имел, что Брэнди была её…
“М-м, мам”, сказал Брэнди. “Я бы не советовала тебе звонить Никки. Может быть, ты лучше позвонишь тому классному продюсеру, с которым я видел тебя на той неделе”.
Моя жизнь казалась такой опустошённой без наркотиков, что я позволил Брэнди заполнить эту пустоту. Как это ни странно, но было настолько возбуждающе зависать с кем-то противоположного пола и наслаждаться тем, как ты бросаешься в отношения с головой. Но я был ребенком: мне необходимо было любить кого-то, и я должен был чувствовать, что кто-то любит меня. Трезвость позволила мне чувствовать эмоции по-новому, но она не научила меня понимать их.
Всего через пару недель после того, как Брэнди и я познакомились, я должен был отправляться в Ванкувер для записи альбома «Dr. Feelgood», и расставание только подлило масла в огонь иллюзии того, что я влюблён. Хотя я чувствовал себя одиноким и подавленным без неё, но в то же самое время, не имея больше потребности принимать наркотики и каждую ночь гоняться за «кисками», я фактически всё своё время занимал чем-то продуктивным, а именно — я снова начал писать песни. События прошлого года дали мне более чем достаточно материала, моя почти смертельная передозировка вдохновила меня на написание первой песни для альбома — “Kickstart My Heart”. (Из каждой своей передозировки я всегда умел сделать песню.) Это не было, как с «Girls, Girls, Girls», когда я просто отказывался от своей привычки на какое-то время, чтобы написать какой-то наполнитель для альбома. У меня было время и ясность ума, чтобы срезать жир со своих песен, собраться с группой и пропустить их через механизм «Motley» (Motley machine), обсуждая и внося изменения в каждую из них до тех пор, пока они не начинали нам нравиться.
За несколько месяцев наших встреч, где группа обвиняла меня в том, что я — фашист в моих песнях и образах, я впервые послушал их и принял это к сведению. Дружба между Томми и мной углублялась, т. к. он погрузился в процесс написания песен и начал будить меня каждое утро, чтобы пробежаться по новым идеям. Возможно, из-за того, что мои проблемы с отцом препятствовали мне завязать какую-либо настоящую дружбу, Томми в то время стал моим первым и единственным лучшим другом. Здравомыслящие, мы теперь имели терпение слушать группы не только «Sweet», «Slade», «T. Rex», «Aerosmith» и «New York Dolls»: я открыл для себя много всего от Майлса Дэвиса (Miles Davis) до Уитни Хьюстон (Whitney Houston), и я узнал целую вселенную звуков и эмоций, замысловатых мелодий, басовых и ритмических линий, которые я пропустил за всю мою предыдущую жизнь.
Вместе мы все написали то, что, как нам казалось, могло стать нашим лучшим альбомом до той поры. На этот раз студия не была местом для веселья и привода девочек, это было место для работы. И работа эта шла полным ходом. Мы ввели Боба Рока (Bob Rock) в качестве продюсера, потому что нам нравились альбомы, которые он сделал с «Kingdom Come», «The Cult» и Тэдом Нюджентом (Ted Nugent). Это была его работа — заставить нас снова стать «Motley Crue» после десятилетия наркотиков, смертей, браков и лечения.
Где Том Верман (Tom Werman — прежний продюсер «Motley Crue») просто говорил, “Хорошо, довольно неплохо”, Боб хлестал нас, как каторжных рабов. Его курс был, “Это не самое лучшее, на что вы способны”. Он всегда был чем-то не доволен. Мик сделал запись всех гитарных партий для «Shout at the Devil» за две недели, но теперь Боб Рок заставит его потратить две недели, дублируя гитарные партии снова и снова, пока это не начинало звучать идеально синхронно. И хотя этот процесс раздражал и разочаровывал Мика, ему было гораздо легче, чем Винсу, который за несколько дней мог записать на плёнку всего лишь одно единственное слово, которое бы понравилось Бобу. Боб был критичным и требовательным сторонником точности. Шесть месяцев суровости в купе с шестью месяцами трезвости вымотали из нас всю душу, и всем нам приходилось сносить сильные и внезапные перепады настроения друг у друга. Каждый день прежде, чем войти в студию, мы никогда не знали, покинем ли мы её тем вечером, чувствуя себя самой лучшей группой в мире или четырьмя раз’ярёнными клоунами, которые даже не умеют играть на своих инструментах.
За восемь лет вместе, с миллионами проданных альбомов, мы никогда не делали запись должным образом. Прежде никто никогда не показывал нам пределы наших возможностей и не продолжал требовать большего, чем мы могли, по нашему мнению, дать, пока мы не обнаружили, что фактически мы способны на большее. Просто прежде мы никогда даже не пытались этого делать. В соседней студии «Aerosmith» делали запись альбома “Pump” и встречались с тем же самым адвокатом Бобом Тиммонсом, услугами которого пользовались и мы. Поэтому после работы мы занимались всякими смешными вещами, которыми занимаются трезвые рок-звезды вместе, например, пили «Перье» («Perrier» — минеральная вода) или бегали трусцой
