знакомством, но оно только еще начинается.
— С кем это?
— Есть такая Ауксе Гражулите.
— А, слышала. Даже в лицо знаю. Красивая.
— И умная.
— И богатая. Ого, целый хвалебный гимн ей спели. Жаль, что вы не можете к ней посвататься. А может быть, за это время вы успели изменить свои взгляды? Я даже слышала, что за границей вы отреклись от сана. Правда это?
Васарис колебался: быть ли ему откровенным и искренним с Люцией или ограничиться туманными фразами?
— За границей, может быть, так и было, но в Литве я снова стал на путь истинный.
— На время или навсегда?
— Как вам сказать, — задумчиво ответил Васарис.
— До удобного случая? — помогла ему Люция. — Ну, что же, я вас не осужу. Кто из нас не ошибается? Могу похвастаться тем, что когда-то я лучше вас предвидела будущее.
Людас заметил, что она уже не раз возвращалась к этому «когда-то» и «прежде». «Что это? — думал он, — укоризна, издевательство или что другое?»
— Когда-то, — сказал он серьезно, — и вы были веселой, своенравной девушкой, а теперь стали важной светской дамой.
— И только? Перестаньте, господин Васарис, разговаривать со мной таким торжественным тоном и так церемонно. Раз уж вспомнили о том, что было «когда-то», можно было бы разговаривать проще.
Васарису показалось, что в голосе Люции зазвучали давние нотки.
В театре оба чувствовали себя хорошо. В антракте делились впечатлениями, хвалили и бранили артистов, побывали в буфете. Людас заметил, что у Люции много знакомых мужчин. Они здоровались с нею, провожали ее глазами и, по-видимому, о ней говорили. Многие интересовались и ее спутником. Любопытные еще раз окидывали их взглядом, узнав, что спутником Глауджювене был поэт Людас Васарис; для иных он был просто ксендзом Васарисом.
Люция, заметив это, сказала полушутя, полусерьезно:
— Придется вам пострадать из-за меня. Ведь меня многие считают отчаянной кокеткой. Каунасская публика ужасно любит позлословить. Если еще раз появимся вместе, вас объявят моим любовником.
— А были такие, которых объявляли?
— О, и не один, — засмеялась она. — Поживете дольше, наслышитесь всяких историй.
— Я решил не верить ни одной, — рыцарски запротестовал Васарис.
— Это неважно. Можете верить всем.
Опера окончилась рано, и госпожа Глауджювене предложила Васарису зайти к ней выпить стакан чаю. Васарис охотно согласился. Он чувствовал, что, хотя и при иных обстоятельствах и в иной обстановке, этот вечер вернул их к далеким клевишкским временам. Оба они изменились, но чужими друг другу не стали, и обоих это радовало. Приятно сознавать в зрелом возрасте, что очарование юношеской влюбленности и дружбы не нарушено.
Уже в гостиной, когда они сидели рядом, Васарис сказал:
— Знаете, я был бы смешон, если бы назвал наши прошлые отношения любовью. Но должен вам признаться, когда узнал от отца, что вы снова вышли замуж за другого, мне стало горько, и я мысленно упрекал вас за измену дням нашей юности.
— Вы поэт, — улыбнулась Люция, — и к жизни у вас литературный подход. Кроме того, в вас говорит чистейший мужской эгоизм.
— Почему эгоизм? — изумился Васарис.
— Очень просто: пусть я тебя не любил, бросил, пошел своим путем и теперь мечтаю о прекрасной американке, но ты меня не забывай и ни за кого другого не выходи. Разве не правда, господин Васарис? Я теперь буду звать вас господином Васарисом, хорошо?
Она говорила полушутя, но Людас уловил в ее голосе тайную печаль, и ему стало стыдно.
— Прошу вас правильно понять меня, — начал было он оправдываться, но Люция его прервала:
— Не надо, не надо… Я очень хорошо понимаю вас. Ведь есть любовь и есть влюбленность. Вот в чем разница между нами. Я это окончательно поняла только после смерти мужа, когда решилась выйти за другого. Вы можете быть довольны: во втором браке я не нашла счастья и изменять прекрасным дням юности не было причины.
— Вчера я убедился в этом. Господин Глауджюс не из тех, кто может создать семейное счастье. Но разве вы сразу не поняли этого? Как вы решились на такой брак?
— Со временем все становится виднее. Вспомните, что это произошло три года назад.
— Расскажите. Мне необычайно интересно знать, что именно заставило вас выйти за него?
— Вы забыли про чай. Он совсем остыл. Увы, всего объяснить я не сумею. Иные события не поддаются описанию. Когда переживаешь их, все кажется простым и естественным, а начнешь рассказывать, получается нелепо, а зачастую и глупо. Так и в этом случае. Вы думаете, я колебалась, боролась, размышляла? Ничуть не бывало. Все мне казалось очень простым. Представьте мое положение после гибели мужа. Как жить? Рассчитывать на помощь дяди? Остаться жить у него, да еще с ребенком? Я ничего не умела делать и к работе не привыкла. Правда, могла бы стать учительницей, пожалуй, и пошла бы по этому пути, но тут неожиданно в Клевишкисе появился Глауджюс. Это было в двадцатом году. В Литве все бурлило и клокотало.
Мне было море по колено. Глауджюс тогда был крупным деятелем. Ездил с разными миссиями за границу, занимал ответственный пост в правительстве. И хотя он был немолод, перед ним открывалось большое будущее.
— Все-таки, и тогда он был таким увальнем?
— Если бы вам рассказать, как он увивался за мной, как сумел понравиться дяде… Тогда это ему удавалось.
— Он не говорил все время «так, так, так»?
— Реже и осмысленней. Только, пожалуйста, не смейтесь над моим мужем. Так вот и вышло, что я через полгода стала госпожой Глауджювене. Впрочем, выходить замуж без любви мне не впервые.
— Почему же все так быстро переменилось? Люция грустно улыбнулась:
— Часто любовь кончается вместе с медовым месяцем, а иногда и раньше. Мне и медовый месяц показался достаточно горьким.
— Но отчего же?
— Видите ли, муж мой был старый холостяк. Все его джентельменство и ухаживание кончилось вместе со свадьбой. Энергии его хватило только на то, чтобы обзавестись женой, — обзавелся и опустился. Я была ему нужна до тех пор, пока не наскучила. А наскучила довольно скоро. И он снова вернулся к своим прежним привычкам. Кроме того, муж мечтал о сыне, которому мог бы оставить свое богатство. Но детей у нас, к сожалению, нет. Поэтому он разочаровался, возненавидел Витукаса, а отчасти и меня. Вот и все.
— Простите, сударыня, но о 'мне показался тупицей.
— Ну нет, в практических, денежных делах он человек способный. Только опустился очень…
— Разойдитесь с ним.
— Невозможно. Он не соглашается. Как-никак, семья. И надеется, что у него еще будет сын.
Васарис допил чай, поднялся, прошелся раза два по гостиной, поглядел на картины. Уходить ему еще не хотелось.
— Играете? — спросил он, заметив ноты на рояле.
— Да. Теперь больше прежнего. Времени много, что же еще делать?
— И больше вы ничего не ждете от жизни?
Она ответила не сразу. Вынула папироску, закурила, пересела на другое место, устроилась поудобнее и только тогда заговорила:
— Чего же мне, в конце концов, ждать? Мой муж, хоть меня не любит, но зато и не надоедает. Я обеспечена, стараюсь, как могу, разнообразить свою жизнь и не очень себя стесняю. Чего же еще нужно? Скоро уж постарею, а там всему конец.
