трактат о грехах против целомудрия может подвергнуть соблазну скромных семинаристов, поэтому им советовалось во время чтения предпринимать ряд предосторожностей, которые могли бы помочь преодолеть искушение: творить молитвы, вспоминать Христовы муки или в продолжении всего чтения стоять на коленях. Изучить нравственное богословие было необходимо, потому что позже оно могло пригодиться исповеднику. Ведь, принимая исповедь, ксендз становится судьею, ему следует знать характер проступка и степень его тяжести. Он должен установить, совершен ли проступок, должен внести поправку в суждение индивидуальной совести: исповедующийся может и ошибаться, — с умыслом или по неведению, по излишней щепетильности или от крайней нечуткости. Исповедник обязан провести резкую границу между добром и злом, должен заставить исправить содеянное зло. Ему придется иметь дело с различными житейскими случаями, проступками и обидами, к нему будут обращаться люди, слепо доверяющие, готовые повиноваться его решению. Воистину гигантская ответственность лежит на исповеднике! Поэтому семинаристам неизменно говорилось, что своими силами и разумом осилить всего этого человек не может. Здесь нужна божья помощь, милость и озарение свыше, в которых господь никогда не отказывает ревностным пастырям.
К этой задаче они готовились не только теоретически, изучая нравственное богословие, но и практически, разбирая на занятиях некоторые казусы. Им задавали пробные исповеди.
И вот однажды Васарису достался разбор такого казуса.
Профессор пришел на урок в плохом настроении, а может быть, у него просто болел зуб. Все опустились на колени и прочли молитву, как это было принято делать перед началом и после окончания урока. Когда молитва кончилась, профессор не поднялся на кафедру, а подошел к скамьям. Семинаристы, не осмеливаясь поднять глаз и стараясь не обнаружить страха, ждали, когда профессор назовет фамилию злосчастного.
—
Васарис встал, а профессор, заложив руки за спину, прошелся дважды по аудитории и, пронзая его взглядом, сказал:
— Прошу тебя,
Казус действительно был простой, но именно поэтому и затруднительный. В исповедальне ни один настоятель или викарий не станет из-за него ломать головы, а спросит: «Этим и кончилось? Больше ничего не было? Сколько раз?» и пойдет дальше. Семинаристам тоже советовали не вдаваться в подробности, когда дело шло о нарушении шестой и девятой заповеди, и лучше задавать вопросов меньше, дабы не ввести в соблазн исповедывающегося и не натолкнуть его на то, о чем он еще и сам не помышляет. Все же эти вопросы были необходимы, особенно на занятиях, где следовало показать умение и методику.
От потока нахлынувших соображений у Васариса ум за разум зашел. Что это —
— Сперва надо узнать, — начал Васарис, — была ли здесь
_ Что?! — воскликнул профессор, — ты так ему и скажешь на исповеди? Практически подходи!
Пока Васарис отыскивал первый подходящий вопрос, профессор нетерпеливо топал ногой:
— Ну-ну-ну!..
— Кто была Кайя? — наконец осмелился спросить «исповедник».
— Моя кухарка! Да, моя кухарка.
«Плохо! — подумал Васарис. — Если уж кухарка, наверное, это будет
— Почему ты ее поцеловал? — продолжал он задавать вопросы.
— Почему?.. Ну, потому что испекла хорошие блины. Вкусные блины были.
«Слава богу! — подумал Васарис, —
— В таком случае никакого греха не было, — дерзнул сказать он вслух.
Но профессор подпрыгнул, как ужаленный:
— Да? Ты думаешь, что после хороших блинов и согрешить нельзя? Не давай исповедующемуся ввести тебя в заблуждение! О чем еще должен спросить?
Васарис вспомнил, что иные, исповедуясь в грехах подобного рода, порой пытаются смягчить их: выдвигают какое-нибудь невинное обстоятельство, прибегают к двусмысленным выражениям или многое утаивают. Он тут же поправился:
— Ты ее целовал только за блины?
— О, нет, не только… Потому что Кайя красивая… Мне очень нравится.
— А больше ничего не было? Только поцелуи? — продолжал расспрашивать осмелевший «исповедник».
— Да, было и другое, духовный отец!..
«Пропал! — подумал злосчастный семинарист. — Он все более усложняет казус».
— Что же еще было? — спросил он в отчаянии.
— Тяжко согрешил, отче, против целомудрия…
— Сколько раз?
— Не помню.
— Как часто это бывало?
— Еженедельно, нет, чаще…
Долго еще профессор гонял Васариса по всему трактату, пока звонок не оборвал разбор этого нескончаемого казуса.
На старших курсах разбирались еще более трудные казусы. Оказывается, что о характере иных грехов или об их тяжести спорили самые авторитетные богословы. Мнение одних считали
Позднее они привыкли и к нравственному богословию, как и ко всему остальному, и смотрели на него отчасти, как на обязательный предмет, а отчасти, как на один из тех пунктов семинарской программы, который по окончании можно будет предать забвению. Если же они так и не думали, то на практике все равно так получалось. Через пять лет священства ксендз чаще всего руководствуется на исповеди «здравым смыслом», не оглядываясь ни на
Но в первом семестре третьего курса нравственное богословие преследовало их, словно какой-то кошмар. Оно вызывало столько странных суждений, жутких комментариев и выводов! Одних делало слишком требовательными, других — слишком снисходительными.
— Не кажется ли вам, — сказал однажды Васарис своим однокурсникам, — что тяжкий грех совершить не так уж легко. Ведь сколько разных условий ставит богословие.
— Ну, нет, — возразил Балсялис. — Все эти условия очень легко выполнить. Каждый наш поступок нам
