пальцем в угол, где на особом консоле стоял большой канделябр, и радостно воскликнул:
— Вон она где, вон блестит! — и сделал вид, что бросается подобрать пряжку.
В тот же момент Козинский с возгласом: «Ah, pardon, pardon!», как бомба, ринулся в указанном направлении. Он так разбежался, что поскользнулся и, взмахнув руками, растянулся на паркете. Падая, он толкнул ногами консоль, да так неудачно, что канделябр с грохотом свалился на бедного франта, и растопленный стеарин со всех десяти свечей закапал его фрак и брюки.
Поднялась суматоха. Вскрикивали испуганные женщины, некоторые бросились тушить свечи, другие подымать незадачливого кавалера ордена пряжки. Он встал сам, но выглядел ужасно нелепым из-за расстроенной прически и перепачканного стеарином костюма, так что все рассмеялись, а гимназисты вскрикивали и чуть не падали от восторга. Сама баронесса не могла удержаться от улыбки. Барон, стоявший в дверях кабинета, не знал причины этой суматохи и решил, что кто-то из гостей перепился. Возвращаясь к карточному столу, он сердито пробормотал:
— Ну, а где же пряжка, милый пан Козинский? — спросила баронесса, стараясь не рассмеяться. — Так ничего и не получилось из ваших стараний?
Козинский только ворочал глазами. А Груберис поклонился баронессе, вынул из жилетного кармана пряжку и сказал:
— Вот она, баронесса. Я нашел пряжку прежде, чем мы начали искать ее. Надеюсь, вы простите мне этот преступный обман. Но поиски сулили столько забавных моментов, что я не устоял перед искушением. И право, мы не обманулись, — добавил он, взглянув на Козинского.
Тот наконец понял, что стал жертвой коварной шутки, и, вскипев злобой, подскочил к Груберису:
— Сударь, это… это нечестно!..
Но Груберис смерил его холодным взглядом и, не выходя из себя, ответил:
— Во-первых, господин Козинский, советую вам пойти на кухню и почистить себе костюм. После этого мы с вами можем и поговорить. А пока что я предоставляю этот конфликт на суд баронессы.
Остальные поддержали инженера, потому что всем уже надоела напомаженная голова и преувеличенная элегантность Козинского. Баронесса деланно нахмурилась и сказала:
— За такой обман вы заслуживаете строгой кары, господин Груберис. Какой именно, я сразу не могу даже сообразить. Поэтому оставляю за собой право наказать вас попозднее. А сейчас потрудитесь водворить пряжку на место и будьте моим рыцарем на этот вечер. Я свои обещания выполняю.
Мужчины шумно одобрили решение баронессы. Посреди гостиной поставили кресло, и она села в него. Какой-то лысый толстячок, став на одно колено, другое подставил под ногу баронессе, и Груберис стал прикреплять пряжку к изящной туфле, получив при этом возможность насладиться красотой ножки и нежностью шелкового чулка.
По окончании этой церемонии госпожа Соколина ударила по клавишам фортепьяно, заиграв такую бравурную мазурку, что пол задрожал под ногами танцующих. В первой паре шли баронесса с Груберисом. А бедняга Козинский замаршировал в буфет успокаивать нервы. Он принял две рюмки коньяка, но сразу почувствовал себя нездоровым и, придерживаясь за стены, вышел из комнаты.
— Осрамил меня!.. — прошипела пани Козинская, когда он, проходя мимо, задел за ее кресло.
Панна Козинская едва не расплакалась с досады за брата, однако науяпольский гимназист сумел вернуть ей хорошее настроение. Козинский в этот вечер больше не показывался.
Оба ксендза наблюдали всю эту комедию с пряжкой. Лайбис с нескрываемой насмешкой глядел на двух соперников и без всякого стеснения отпускал ехидные замечания не только по их адресу, но и по адресу баронессы.
— А-а, господин инженер решил направить поток милостей баронессы в свою сторону!.. Ловко, ловко придумано! А, и ей надоел запах помады Козинского. Ну, разумеется, инженер произведет впечатление на любую женщину. Погляди, какой он мужественный, энергичный, хоть и кажется холодным, как камень. Эге, попадешься, пташка, в такие когти, нелегко будет вырваться! И с госпожой баронессой всякое может случиться… Это ведь не рохля Козинский!
Васарису начали надоедать эти замечания, а последние слова ужалили его, словно злая оса. Сперва он было обрадовался, что нашелся человек, который наконец осадил несносного Козинского, но вскоре снова забеспокоился. Увидев, что баронесса пустилась без оглядки флиртовать с Груберисом, он совсем помрачнел. Церемония прикрепления пряжки окончательно доказала ему, что Лайбис был прав. Такую нескромную, прямо-таки кафешантанную сцену он мог найти разве что в одном из прочитанных романов.
А под ухом у него снова загудел голос Лайбиса:
— Вот, Васарис, и у тебя была возможность завоевать расположение баронессы. Почему ты не нашел пряжку? Не знаю только, сумел бы ты воспользоваться этим случаем?
— А как бы выглядел ксендз в подобной ситуации? — раздраженно отрезал Васарис.
— Да обыкновенно. Здесь требуется лишь смелость, желание, энергия и фантазия. Правда, отплясывать с ней мазурку ты бы не пошел, но роль рыцаря сыграл бы великолепно. Какие штуки тут можно выкидывать! Тебе говорю, ты еще когда-нибудь пожалеешь, что упустил такой случай, да будет поздно. А если на каждом шагу начнешь допытываться, как будет выглядеть ксендз в такой-то ситуации, тогда твой сан станет для тебя такой обузой, что ты будешь спотыкаться на ровном месте. Ну, я, видимо, начал надоедать тебе. Идем лучше, выпьем вина.
Они пошли в буфет, где продолжали толпиться жаждущие. Васарис видел, как вошла баронесса со своим «рыцарем», как они пили и какие у них были веселые, далее счастливые лица…
Но, увидев Васариса, баронесса незаметно подалась в его сторону. Потом посмотрела на него долгим взглядом, и ему стало ясно, что не случайно взгляд этот так продолжителен. Он напряг все внимание и услышал, как баронесса сказала Груберису:
— Ну, а теперь, мой благородный рыцарь, предоставляю вам на минутку свободу. Я схожу в библиотеку, — забыла там один красивый вальс, и госпожа Соколина сейчас сыграет нам его.
Повернувшись к двери, она еще раз взглянула на Васариса. Дрожь пробрала его с головы до пят. Он почувствовал, что переменился в лице и, стараясь скрыть смущение, взял бокал и выпил залпом. Покосился на Грубериса. Нет, тот, кажется, ничего не заметил. Лайбис уже увлекся разговором со своим соседом. Ксендз не встретил ни одного любопытного взгляда.
Теперь надо было решиться — идти или не идти. Он решился — сразу же, не раздумывая, не рассуждая, потому что дорога была каждая минута. Но множество противоречивых мыслей атаковали его, парализовали волю. И вдруг пришло спасение. С быстротой молнии он смекнул: «Мне пора домой, воспользуюсь случаем и зайду проститься с хозяйкой дома. Это вполне естественно. Это я могу сделать и по собственному побуждению».
Он миновал столовую, гостиную, очутился в большой передней и, никого не встретив, прошел через коридорчик к двери библиотеки. Остановился перед ней, спросил разрешения, но не услышав ответа, повернул дверную ручку.
На столе горела свеча. На диванчике у самой стены, привалившись к спинке и закинув за голову руки, сидела баронесса. Глаза ее были закрыты, казалось, она ужасно утомлена и теперь наслаждается покоем. Услышав шаги, она открыла глаза и сказала тихим, усталым голосом:
— Ах, это вы, милый ксендз Людас. Хорошо, что вы пришли, мы можем немного посидеть. Здесь так приятно после этого невыносимого шума.
— Я пришел проститься с вами, госпожа баронесса. Мне пора домой.
— Хорошо, друг мой… Присядьте рядом со мной. Ах, как я устала от этих неумных шуток и банальных комплиментов, от этих поверхностных людей!..
Васарис несмело сел на краешек дивана.
— Вы все время были такой мрачный, не в духе. Что с вами, милый ксендз Людас? — спросила она сочувственно и далее положила руку на его руку.
Это прикосновение подействовало на него, точно волшебное снадобье, но еще не улетучившееся чувство обиды заставило его ответить с горечью:
