Леку отпустили домой на другой день. Он пришел, как обычно, не с пустыми руками. Дровину на веревочке приволок и кашу принес в банке из-под компота.
— Сына, — расстроилась мама, — зачем же ты. На станке работаешь, силы нужны, а ты вон какой — кожа да кости. Так еще еду от себя отрываешь.
— Все чин чином, — заверил Лека, — не беспокойся, мама.
Но она не успокоилась, строго, как могла строго, приказала:
— Больше чтоб я таких баночек не видела, Леонид.
— Другие предложения и просьбы? — отшутился Лека. — Нет? Следовательно…
— Не свободен, — остановила мама. — Сходи за водичкой, сына.
Таня вызвалась помочь. Кому-то посторожить надо. За раз два ведерка от проруби наверх не вытащить: круто и скользко. А воды много надо, на всех Савичевых.
— Осторожно на лестнице, — напомнила мама.
— Так я же не первый раз.
Все ступени замусорены, в наледи, на лестничных площадках свалка замерзших нечистот и хлама, сам черт ногу сломит.
Таня осторожно поднялась на второй этаж и вошла в квартиру. Квартира большая, коммунальная, до войны четыре семьи проживали, кроме братьев Савичевых. Алексей и Василий Родионовичи занимали одну комнату, сразу направо от входной двери.
В узком коридоре темно, как в пещере. Таня на ощупь нашла медную ручку, подергала, объявила громко:
— Это я.
Не дядей испугать боязно внезапным появлением. Самой страшно: вдруг не отзовутся…
В ответ невнятный, но все-таки живой звук.
— Это я, — повторила Таня, уже войдя в длинную комнату с наглухо запечатанным окном.
Желтый мотылек коптилки тускло подрагивал, отражаясь в запыленных дверцах книжных шкафов, в остекленной раме с литографией «Сикстинской мадонны».
От верхней вьюшки высокой круглой печи шел вниз дымоход, сочленяя «голландку» с «буржуйкой». Печь казалась Тане похожей на трубу океанского парохода, а железная времянка на коротких ножках — на собаку таксу.
Дядя Вася сидел в глубоком кресле с книгой в руках.
— Воды принесла, — Таня подала молочный бидончик.
Дядя поставил его на холодную печку.
— Спасибо, дружок. — Он наклонился, пошарил у ног. — Последнюю щепку сжег. Сейчас придумаем что-нибудь.
В комнате осталось одно кресло и два стула, остальные изломаны и сожжены. Та же участь постигла старые журналы. Книги свои дядя Вася оберегал в священной неприкосновенности. И не только свои.
Зашел как-то, а мама изготовилась кожаную обложку отдирать. В обложках и нераздерганные на тетрадки книги горят плохо: обугливаются по краям и углам — и гаснут.
— Мария! — ужасно возмутился дядя Вася. — Это же —
— Потому и жгу, — спокойно ответила мама.
— Шиллер! — ужаснулся дядя. — Великий писатель, классик.
— Для меня все одинаковы.
— Что ты говоришь, Мария. Как можно путать немецкий народ с фашистскими выродками!
Взгляд у мамы сделался непривычно тяжелым:
— А откуда же они взялись?
Но Шиллера все-таки поставила на место, в книжный шкаф.
Сейчас дядя сказал:
— Что-нибудь придумаем. Ах, да, жертва намечена, приговорена к смертной казни через сожжение. Подай, дружок, фолиант, что лежит на столе.
Толстая книга называлась — «
Таня недавно перелистывала ее. Одна треть состоит из рекламных объявлений. Обманчивых, раздражающих, болезнетворных до колик в животе.
«Главрыба» уговаривала покупать всевозможные консервы, многие названия которых в диковину: анчоусы, рольмопс — что это? Предлагала рыбу живую, соленую, копченую; кулинарию — заливные, паштеты, бутерброды, растегаи, пирожки…
Кондитеры советовали торты «Пралинэ», конфеты «Пинг-понг» и «Флора»…
Справочная книга дразняще пахла рыбой и мясом, сыром и хлебом. И к чему номера телефонов? Аппарат отключен до конца войны.
Таня без сожаления подала дяде фолиант, спросила вдруг:
— А война когда-нибудь кончится?
Дядя Вася ничуть не удивился, сразу же ответил:
— Все, дружок, имеет начало и конец. В итоге итогов не штык и бомба правят бал. Шиллер писал, что миром правит Любовь и Голод. Увы, и — голод.
— И холод, — со вздохом добавила Таня. — А вот когда кончится, зимы не будет?
Ничего подобного «Ленинградская правда» еще не печатала. 13 января появилось извещение о том, что горсовет разрешил продавать в счет месячной нормы мяса по сто граммов, круп или муки по двести. Не прошло и недели — второе извещение с доброй новостью. На этот раз уже за подписью И. А. Андреенко, заместителя председателя городского исполнительного комитета и заведующего отделом торговли.
— Дай ему бог здоровья, — сказала бабушка. Она давно не интересовалась ценами на Андреевском рынке, спрашивала дядю Лешу только про фронтовые новости, а с этого времени еще и обязательно об извещениях: «Ну, что там в газете, Андреенко ничего не пишет?»
«Андреенко» быстро стало не просто фамилией. Больше, чем фамилией. Символом надежды и веры. Андреенко мог казнить или миловать, даровать жизнь или лишать последней надежды. И делал он все открыто, гласно, в газете и по радио.
«Андреенко» печаталось в газетах, звучало по радио, склонялось на все лады в цехах и булочных, на улице и дома, хотя мало кто знал этого человека с грустным взором и добрыми губами.
Таня представляла себе Андреенко волшебником и сказочным богачом. В его тайных пещерах хранились драгоценные сокровища: хлеб, мясо, крупы, жиры. Были там и дрова штабелями, а в засекреченном от вражеских летчиков и артиллеристов месте находились, но пока не работали, водонасосная и электрическая станции. Придет час, и Андреенко запустит их — появится в городе свет и вода в кране. Андреенко добр и милосерден, но строго следит, чтобы сегодня не съели послезавтрашнее. Как мама. Разделив пайку хлеба на три части, она не позволяет в завтрак отщипнуть от обеденной порции, в обед — от ужина. И все-таки…
— А почему Андреенко… — Таня запнулась. Не справедливо упрекать его в жадности. Это грубо и неблагодарно. — А почему он так редко пишет извещения?
— Написать не мудро, подвезти трудно, — складно прошелестела бабушка.
Общими силами ее привели на кухню погреться. В соседнем дворе разобрали сарай, досталось немного топлива.
Ее разбудил дразнящий, соблазнительный запах. Он проник через многослойную оболочку спального гнезда из мужского бобрикового пальто, двух одеял, ватного и байкового, через поднятый воротник, через платок и шарф. Таня спала одетой по-уличному.
Она вдохнула ржаной аромат и вспомнилось, что сегодня — 23 января. Потому и благоухало печеным
