— Стоп, — хрипло сказал Антон. — Так не пойдет. И мешаем друг другу.
Теперь долбили посменно. Один работал, другой отдыхал. Включилась и Алена. Мускулы у нее — не у каждого такие!
Растаскали осыпь завала, углубились не меньше чем на целый метр, но никакого выхода не наметилось. И свеча поднимала свою огненную голову все выше и выше. Пламя стояло под углом, а не лежало горизонтально. И это, и густая пыль, почти не пробиваемая двумя фонарями и свечой, и усталость действовали угнетающе. Но ребята не пали духом.
— Очень даже объяснимо, — сказал Ростик. Лицо его стало похожим на африканское. Алена с Антоном — не белее. — Проход есть, мы его сейчас забили немного.
В голове у Алены гудело, она не очень поняла рассуждения Ростика, только неважно это. Главное — проход есть, существует.
Фонарик Антона еле светился: совсем ослабела батарейка и пыль — густым облаком. Самому дышать нечем, словно засадили в мешок из-под цемента и завязали узлом.
…Фонарик Антона угас. Ростику приказано свой беречь, хранить на самый крайний случай.
…Все перемешалось, сдвинулось, раздробилось, застревало в памяти осколками.
…В пыльной гуще, как в мутной воде.
…Пламя опять чуть полозке, но свеча от этого тает прямо на глазах.
…Киркомотыга потяжелела до невозможности — сто килограммов, не меньше.
…Чувствуешь себя уже не в пыльном мешке, а в мешке с пылью. Рот, нос — все забито, заткнуто.
…Пламя не светит, лишь показывает, как светящаяся компасная стрелка в темноте.
…Кирка весит тонну.
…Ростик ощупью принял кирку и, будто штыком, двумя руками ткнул из последних сил в черноту. Ткнул и не удержался на коленях, словно размахнулся вовсю — и мимо.
Последняя, тонкая перегородка рухнула. Ростик вместе с киркой, земляным хламом, со всеми остатками добитой преграды упал вперед. Ноги — в бетонированной гробнице, живот — на обломках, а голова, руки — на свободе. На свободе!
— Доконали! Ура! — закричал Антон.
И Алена кричала «ура», тщетно пытаясь зажечь новую свечу. Наконец она загорелась, и все стало видно. Большую часть пыли вынесло из блиндажа. Сразу сделалось светлее, появилась возможность дышать.
Ростик перелез через завал и попросил свечку. Фонарик потерялся — засыпало, наверное. Сейчас это не имело никакого значения. Путь открыт!
Так им всем казалось. На самом деле, когда перебрались в следующее помещение и осмотрелись внимательно и почти спокойно, выяснилось, что они перешли из одного склепа в другой, правда более чистый и просторный, но сырой. На облупленных стенах, одна под другой, темная кайма. Верхняя — совсем черная. Вода была здесь долго, затем, очень медленно, уровень ее снижался, а метров с двух вода ушла быстро, за один раз. Ниже двухметровой высоты не было ни одной ватерлинии, только под ногами блестели в выбоинах лужицы и кисло несло стоялой водой.
— Не может быть, не может быть… — вслух, но не сознавая этого, бормотал Антон, обыскивая мокрые углы.
И Ростик, и Алена искали путь к спасению. Тщетно. Позади — ход обратно, в никуда, справа и слева — осклизлые монолиты стен, над головою железобетонное перекрытие с махровой плесенью, впереди наклонная, полушатром, плита в трещинах, со скрюченными пальцами торчащей стальной арматуры. С такой плитой и на поверхности никто уже тридцать лет справиться не в силах.
Свеча горела спокойно, равнодушно, смиренно.
— Не может быть, не может быть… — бормотал Антон и чувствовал: слабеет его командирская воля, тает надежда, опять через все поры вползает страх. И подгибаются колени, ватно обвисают руки, щиплет, уже не от пыли, глаза.
— Пушка, — безрадостно сообщила Алена. — Две даже… Три.
Куда им сейчас, в их безвыходности, в отчаянном и безнадежном положении, пушки? Их самих, наверное, никогда уже не откопают. Не только пионеры-следопыты, но и археологи… Антон и смотреть не пошел, с места не сдвинулся.
— Это трубы, — раздался голос Ростика.
— Канализация? — безучастно спросил Антон. Просто так, машинально, а в голове Ростика будто щелкнуло что-то и заработало вовсю.
— Это канализация! — громче, но боясь еще чересчур обнадежиться, Повторил за Антоном Ростик. — По ней вода и ушла!
— Так это же… — Антон воспрянул духом, кинулся к найденным Аленой трубам.
Их было не три, а четыре, все обломанные. Нет, закраины гладкие, ровные и утолщенные, на самом деле схожие на ощупь с пушечными дулами.
Ростик, пыхтя, раскачивал самую толстую трубу-ствол.
— Они должны быть составными, — сдавленным от натуги голосом прокряхтел он.
— Ага, — подтвердил Антон, тоже вцепившись обеими руками в другую трубу.
Она подалась сразу и легко вытянулась. А Ростикова застряла, но ее удалось убрать, не к себе, а туда. И это было еще лучшим признаком.
С последней, самой тонкой, так ничего не сделали, но это уже не играло роли. Вырез в стене был достаточным, чтобы пролезть в него, как в форточку.
Свечное пламя вовсю тянулось к лазу, на волю.
— Первым пойду я, — сказал Антон. — За мной — Ростик, потом — Ален.
— Не хочу последней, — жалобным голоском протянула Алена и придвинулась ближе к выходу.
Вот и связывайся с девчонками! Рано или поздно, но девчоночья натура все равно проявится. В другое время и в другом месте Антон высказал бы все, что думает о девчонках, но сейчас… И надо честно отдать Алене должное: она, не кто-нибудь, нашла эти ниспосланные чудом трубы. Нашла, когда Антон чуть совсем не запаниковал.
— Первой сбайпасить хочешь? — все же не удержался от колкости Антон. Но колкость обернулась шуткой, остроумной и такой необходимой здесь.
Алена и Ростик засмеялись. Впервые за несколько часов или суток. Они совершенно утратили чувство времени. И смеялись, будто и торопиться некуда.
Смеялись не только потому, что Антон удачно сострил: новый трубный ход, как байпас в нефтепроводе, был выходом из тупика, обходом препятствия. Смеялись потому, что напряженные нервы, пережитые и еще не прожитые тревоги и страх требовали разрядки, послабления, хотя бы маленькой передышки.
Они смеялись долго, значительно дольше, чем того заслуживала шутка.
— Ладно, — первым утихомирился Антон. — Сперва пойдешь ты, Ален.
Как ни почетно стать ведущим, но это гораздо труднее, чем быть замыкающим.
— Я — второй, — отказалась от лидерства Алена.
— Вам не угодишь, — опять чуть не рассердился Антон и пополз в неведомое.
Следующее помещение, наверное, было очень большим: голос опять зазвучал неестественно громко, набатом загудел.
И было жутко стоять в полном одиночестве в кромешной и гнилостной черноте неизвестно где. Из лаза, через который проник Антон, не пробивалось ни лучика.
— Как там? — донеслось снизу.
Антон наклонился и прокричал:
— Давай, Ален! И свечку возьми!
— А трофеи? — спросил Ростик.
В самом деле, что делать с трофеями? Может быть, оставить пока, не тащить за собой? Если… Нет, они, конечно же, выберутся, непременно выберутся. Тогда можно будет запросто даже возвратиться знакомым путем за драгоценными реликвиями. Вот с ракетницей, с ней, заветной и завещанной, расставаться боязно. Вдруг пропадет? Завалит или другое что случится. Или проныра Барбос…
