утверждать, что Чудотворцев мечтал о слиянии с народом (сам он, вероятно, сказал бы, что ему и сливаться не надо было бы, что можно было понимать двояко: не надо сливаться, потому что он и без того к народу принадлежит, но если бы и не принадлежал, то не стал бы сливаться), но вот благословлять эту власть он категорически отказывался, что вызвало интерес к Чудотворцеву и даже что-то вроде приязни у красного Михаила Верина, но в конце концов Чудотворцев предпочел все-таки Гавриила Правдина, быть может, потому, что Верин так и революционерствовал за границей, а Гавриил Львович туда только эпизодически выезжал в поисках нужных ему редких материалов, предпочитая обитать в России.
Это не могло не импонировать отцу братьев Верин-Правдин известному банкиру Льву Елизаровичу Варлиху. Лев Елизарович (Лейб бен Элиезер) был по-своему личностью колоритной. Владелец весьма солидного банка, распространившего свои операции не только на Восточную, но и на Западную Европу, начинавшего уже осваивать американские пространства, Лев Елизарович был, прежде всего, религиозный иудей, что не мешало ему быть русским патриотом, причем самого что ни на есть консервативного, монархического толка. Ему только православия не хватало, чтобы полностью сомкнуться с крайне правыми, примкнуть к Союзу русского народа или даже к Союзу Михаила Архангела (кстати и сын у него звался Михаил). Говорят, на коронации Николая II Лев Елизарович преподнес государю в дар от еврейской общины свиток Торы, и государь будто бы поцеловал этот свиток, чем приобрел пламенного приверженца в лице банкира Варлиха. Лев Елизарович был непоколебимо, непререкаемо убежден, что кондовое, религиозное еврейство, преданное древнему закону, может сохраниться лишь в православной, самодержавной России, а не на растленном, либеральном Западе, ассимилирующем еврея, что не сулит еврею ничего хорошего. Кажется, Лев Елизарович отчасти предвидел истребление евреев немецкими национал-социалистами, тем более что по Европе он ездил много и по-немецки (а не только на языке идиш) говорил и писал свободно, так как в детстве посещал не только хедер, но и немецкую гимназию. Лев Елизарович твердо верил, что еврейство может дождаться Мессии только в России (самую рифму „Мессия-Россия“ он считал провиденциальной). Лев Елизарович был закоренелым, непримиримым противником сионизма, поскольку еврейское государство в Палестине невозможно до пришествия Мессии, ибо такова воля Божья, чему Лев Елизарович находил недвусмысленные подтверждения у пророков. Даже в черте оседлости Лев Елизарович усматривал нечто благодетельное как в надежной ограде от растлевающего безбожия, и поездки набожных евреев в Иерусалим к Стене Плача он финансировал лишь при условии, что паломник подпишет обязательство вернуться в Россию, иначе деньги, затраченные на поездку, будут с него беспощадно взысканы.
Банк, возглавляемый Львом Елизаровичем, назывался „Варлих и сыновья“, и Лев Елизарович произносил это название иногда с гордостью, иногда с горькой иронией, но не отказывался от него, хотя сыновья-то как раз не имели к банку никакого отношения, а мужья дочерей, хотя и служили тестю верой- правдой, все-таки не были сыновьями, называвшимися в пику отцу Верин-Правдин. „Не называть же банк „Варлих и зятья““, – отшучивался Лев Елизарович, втайне гордившийся обоими сыновьями, и революционером, и философом. Собственно, сначала он прочил в банкиры Гавриила, старшего, но перенес свои надежды на Михаила, когда Гавриил обнаружил редкий вкус и способности к талмудической учености. Лев Елизарович вспомнил, что первенца надлежит посвящать Богу, и тешил себя мечтою о том, как его сын станет светочем иудаической премудрости; от этой мечты он не отказался и тогда, когда Гавриил поступил в Московский университет. Единоверцы Льва Елизаровича возмутились, когда стали появляться труды Гавриила с явно христианской, более того, с православной тенденцией, хотя Гавриил формально православия не принимал, а его выдающихся познаний в древнееврейской мудрости отрицать никто не мог. Когда Гавриил углубился в древние книги, Лев Елизарович вознамеривался передать руководство банком Михаилу, поощряя его интерес к экономике, но Михаил увлекся политикой, и уже в последних классах гимназии из него выработался революционер, наводящий ужас на солидную еврейскую буржуазию, не говоря уже о русской. Михаил был настолько красным, что даже иные социал-демократы сторонились его. Лев Елизарович также избегал общения с обоими своими сыновьями, втайне страдал от этого, втайне обоими сыновьями гордился и финансовой поддержки обоим сыновьям не прекращал, хотя и ограничил ее. Как ни настораживало партнеров и клиентов название банка „Варлих и сыновья“ (все слишком хорошо знали, кто эти сыновья: один едва ли не вероотступник, другой же отчаянный революционер), Лев Елизарович категорически отказывался изменить название банка, руководствуясь то ли суеверием, то ли подлинной верой: недаром он в свое время дал сыновьям имена первых ангелов Божьих, в них он продолжал видеть ангелов-хранителей.
Платон Демьянович с интересом читал труды Гавриила Правдина, и на занятиях в Духовной академии он слышал о нем как о величайшем знатоке древнееврейского. Платон Демьянович стал искать знакомства с Гавриилом Львовичем и достиг своего: Гавриил Правдин пригласил его в свою московскую квартиру. Платон Демьянович признавался, что ожидал увидеть сочетание некой местечковости с кричащей восточной роскошью в духе „Тысячи и одной ночи“ и был очень удивлен, оказавшись в скромной квартире, где не было ни персидских ковров, ни горного хрусталя, а из кухни пахло обыкновенными, хотя и хорошо сваренными русскими щами, которые гостю предстояло отведать. Платона Демьяновича встретила в гостиной невысокая, круглолицая, вполне русская женщина, назвавшаяся Ольгой Евграфовной. Ее льняные волосы, завязанные в незатейливый узел, резко контрастировали с пышной, черной азиатской бородой супруга… если то был супруг. Платону Демьяновичу предстояло узнать, что с этим вопросом сопряжены проблемы, придающие тревожное выражение ласковым глазам хозяйки. Ольга Евграфовна была дочь православного священника, и она не была обвенчана с Гавриилом Львовичем, так как он категорически отказывался креститься, да она и не смела его принуждать. Их две дочери, Анна и Елизавета, крещенные в православную веру, оставались незаконнорожденными. Гавриил Правдин утешал свою невенчанную жену непререкаемой верой в закон, который не может не восторжествовать и, следовательно, уже восторжествовал. Согласно этому закону, их брак был законным, а дочери законнейшими. В своих ранних работах Гавриил Правдин доказывал, что закон Моисеев, безусловно, совпадает с категорическим императивом Канта, и, следуя Закону человек поступает, как надлежит поступать во всех аналогичных случаях сообразно единственно разумному решению, в чем и заключается категорический императив. Благодаря этим трудам Гавриил Правдин приобрел известность и авторитет в неокантианских кругах, и значение его работ признавал, говорят, марбургский лидер неокантианцев Герман Коген. Свою диалектику Гавриил Правдин выводил не из Гегеля, а исключительно из Канта, предпочитая говорить об антиномиях, а не о противоречиях, и решительно отказываясь признавать противоречия в бытии, так как для Бога нет противоречий. Как известно, одна сторона антиномии (тезис) так же обоснована (и так же необоснована), как и другая (антитезис). Гавриил Правдин доказывал, что, поскольку тезис бессмыслен без антитезиса, антиномия, прежде всего, едина (что ошибочно истолковывается как единство противоположностей), и, следовательно, кто говорит: „Бога нет“, тот подразумевает, что Бог есть, иначе его утверждение бессмысленно, но и тот, кто говорит: „Бог есть“, подразумевает, что, с другой стороны, Бога нет, и, действительно, такого Бога, каким его представляет себе тварное сознание, быть не может. Этим Гавриил Правдин обосновывал диалектику Ветхого Завета, вершину которого он усматривал в Книге Иова. Утешители Иова в своих теодицеях, то есть в попытках оправдать Бога, терпят поражение, как и другие авторы теодицей, так как для них Бог – не существо, а отвлеченный принцип, Он или Оно, а оно в конечном счете ничто. Напротив, Иов прав перед Богом, так как для Иова Бог „Ты“, Собеседник, Личность, и обвинение, выдвигаемое против Бога, есть высшая форма богопочитания, так как Бог не может быть прав, если не может быть неправ, в особенности если Его правота непостижима, как непостижима уже вещь как таковая (Ding an sich). Иов же прямо призывает Бога к ответу, что и есть Вера: „Вот, я завел судебное дело; знаю, что буду прав… Удали от меня руку Твою, и ужас Твой да не потрясает меня. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне“ (Иов, 13:18–22). Отсюда Гавриил Правдин выводил древний запрет на произнесение имени Божьего. Бог для человека не „Он“ и не „Я“, а исключительно „Ты“. Когда человек произносит истинное имя Божие, он присваивает это имя себе, выдает себя за Бога: „Яхве, то есть Я Сущий“. Но тогда нарушается изначальное соотношение Бога и человека, как будто нет ни Бога, ни человека. В этом смысле Гавриил Правдин понимал слова Кириллова из „Бесов“ Достоевского: „Если нет Бога, то я Бог“. Такое самозванство есть, в сущности, самоубийство, что Кириллов самоубийством и доказывает. Особую остроту вопрос о Божьем „Ты“ приобретал, когда Гавриил Правдин переходил к диалектике Нового Завета. Отношение Гавриила к Христу и без крещения резко и непоправимо отсекало его от иудейских ортодоксов. На вопрос, кто есть Иисус Христос, Гавриил Правдин твердо отвечал: „Сын Божий“, но тут же повторял слова Христа: „Не написано ли в законе вашем: „Я
