каждого пустяка выжимать до последней капли трагедию. Чувства не постирушка. Их не вывесишь на веревке всем напоказ.
По большей части ее поведение отдавало показухой и беспринципностью. Он знал таких в армии: люди из рабочей среды, из простых, начитаются книжек и потом дурью мучаются. Будь она мальчишкой, он бы ее разок-другой вытянул ремешком, ну или бы хоть отшлепал.
Что, например, за выдумка — и, между прочим, накладно — палить на лестнице электричество, только-только стемнеет. Послушать Лили, так это она запомнила якобы те дела, когда свет горел среди ночи — Господи, да всего же девять месяцев было ребенку! Нет, он лично грешил на поэзию, песенки, куплетики про тоску и печаль, на которых она помешалась; и, между прочим, ему не очень-то верилось в эту самую боязнь темноты. При затемнении, например, когда весь город тонул в чернильном мраке, выбежала же она во двор и битый час голосила, как нанятая, под черной ольхой. Или тот случай, когда он приехал на побывку, а она удрала из убежища, и они с ответственным по бомбежкам обыскались, с ног сбились, и она нашлась на кладбище, сидела у ограды и в ладошки хлопала, когда сахарные склады на Док-роуд лопались, как бумажные кульки, и фейерверком взлетали над городом искры. Это как понимать?
Всегда невозможная была, всегда черт те что выкомаривала из-за мелочей, мимо которых нормальный человек пройдет — не заметит. А она ополчается, воюет, доводит прямо-таки до нелепости. Он не забыл, какой она устроила концерт, когда пришлось удалить с площадки этот чан. Орала: он калечит ее прошлое, с корнем выдирает воспоминанья. Он язык прикусил, чуть не брякнул, что в данном случае оно и лучше. Бывает кое-что и похлеще удаления чанов. Вот вам наглядный пример, какая сомнительная вещь — наука история: любой пересказ событий заведомо однобок.
Трудно дался ему, еле ей простил и тот безобразный номер, который она отколола из-за срубленной черной ольхи на темных задворках: выскочила из дому как полоумная, буквально бросилась на топор. Ма Танг, соседка, решила, что он убивает девочку, стала швырять в него с крыши — на бане стояла — семенным картофелем. А папаша этой Ма Танг, с косичкой из трех волосинок, вытащенный в сад на заре подышать, погнал внука за полицией.
Удаление чана была строго необходимая мера. Припозднившиеся постояльцы, когда припечет, употребляли его вовсе не по назначению. Ну а насчет пресловутой ольхи, несчастного, больного растения с изъеденными листьями, так она канализационным трубам мешала. В обоих случаях, а сколько их было еще, этих случаев, в лице у Стеллы брезжила натяжка, такое сверхчувствительное выражение, что ему было просто смешно. Хотя она, возможно, и не совсем притворялась. Моментами он готов был поклясться, что у нее действительно что-то такое творится в душе.
Лили, со своей стороны, пыталась уломать Стеллу, чтоб позволила дяде Вернону проводить ее до театра. Намекала, что он заслужил. Не будь он знаком с братом Розы Липман — вместе горемыкали мальчишками в Эвертоне, — не видать ей театра. Он же никому не будет навязываться. Он человек тонкий. Даже мясник с Хардман-стрит, который его нагрел на конине, не стал этого отрицать. Да он никуда и входить-то не собирается, тихо-мирно ее обождет в кафе Брауна.
— Тихо-мирно, — передразнила Стелла и расхохоталась по своему обыкновению.
Грозилась запереться у себя в комнате, если он силком за ней увяжется. Комната у нее, конечно, не запиралась, но видно было, что она от своего не отступится. Заявила даже, что не надо ей никаких успехов, только б не вышагивать им навстречу с дядей Верноном под ручку. «Учти, я не шучу», — сказала ему.
Сильно задетый, хоть она не позволяла ему брать ее за руку с тех самых пор, когда он таскал ее туда-сюда в этот детский садик на Маунт-Плезант, он резко качнулся в своем плетеном кресле у плиты и сказал, что она эгоистка. Он всегда ужасно мерз, даже летом, и так близко усаживался к огню, что одна ножка у кресла обуглилась. Лили говорила, что по щиколоткам у него такие узоры, что можно ходить без носков. Он дождется, предупреждала она, что кресло прикажет долго жить от его раскачки и вывалит его прямо на угли.
— Ты успокойся, — уговаривала она. — Это возраст у нее такой.
— Тут поневоле поверишь в наследственность, — кипятился он. — Вылитая копия паршивки Рене.
Только неправда это. В девчонке ни с кем никакого сходства покуда не наблюдалось.
Усадив Стеллу в такси, он помедлил, прежде чем хлопнуть дверцей. Он был при всем параде, и у нее еще оставалось время одуматься. Но она уставилась прямо перед собой с видом непонятой добродетели.
Все же, когда такси, в гирлянде голубей, рвануло от тротуара, она не удержалась, глянула через заднее стекло и ухватила промельк дяди Вернона. Он стоял, как под грибом, под гигантским зонтом, махал изо всех сил рукой, в знак того, что желает ей удачи, и она послала ему запоздалый, беглый, неувиденный поцелуй, когда такси завернуло за угол и через трамвайную линию заскользило к Кэтрин-стрит. Она настояла на своем, но радости не было. За все приходится платить, думала она.
Дядя Вернон вернулся в дом и принялся ладить большой крюк к кухонной двери. Лили прибежала на грохот и поинтересовалась, зачем это надо. Он еще не снял свой танкистский берет, не сменил брюки.
— Чтоб вещи вешать, женщина, — буркнул он, в сердцах загоняя шуруп и совсем не замечая, как с двери из-за этого сшелушивается краска.
— Что, например? — спросила она.
— Например, кухонные полотенца, — сказал он. — А ты думала? Лучше, считаешь, мне самому повеситься?
Лили сказала, что ему бы не грех проверить свои мозги у доктора.
2
Дорога заняла от силы минут десять: когда Стелла приехала на Хотон-стрит, часы «Устричного бара» показывали четверть четвертого. Она выскочила из такси и в секунду оказалась у служебного входа. Если б она зазевалась, стала раздумывать, благодарить шофера, причесываться, ее, может быть, унесло бы совсем не гуда и все бы пропало.
— Стелла Брэдшо, — сказала она швейцару. — Режиссер меня ожидает. Мой дядя знаком с мисс Липман.
Вышло нескладно. Она всего-навсего хотела сказать, что у нее назначена встреча с Мередитом Поттером. Не успела она еще закрыть рот, как стройный человек в куртке с капюшоном, а за ним плотный в плаще и галошах обогнули загиб лестницы. Так бы они и скользнули за дверь, если б швейцар не окликнул:
— Мистер Поттер, сэр. К вам тут барышня.
— О! — вскрикнул Мередит, и он повернулся на пятках и замер, прижав правый кулак ко лбу. — А мы как раз вознамерились чай пить, — сказал он и нахмурился, будто его заставили ждать часами.
— Я явилась в указанное время, — сказала Стелла. — Мне назначено на три пятнадцать.
Когда она узнала его поближе, она догадалась, что он хотел от нее улизнуть.
— Ну, тогда проходите, — сказал Мередит и прошел по коридору в какую-то мрачную комнату вроде мебельного склада.
Человек в галошах был представлен Стелле как Бонни. Помреж. Непонятно, важная ли птица. Плащ был замызганный. Он бегло, сладко улыбнулся, пожал ей руку и вытер свою защитного цвета платком.
Несмотря на множество стульев и диван, стоявший под прямым углом к каминной решетке, сесть было негде. Стулья, друг на дружке, лезли к самому потолку, мужской велосипед, с погнутыми спицами, заляпанными серебрянкой, задрав колеса, валялся поперек дивана. Пахло странно: малярной краской, столярным клеем, сырой одеждой. Стелла приткнулась возле посудной горки, у которой была выгравирована на стекле голая женщина. Очень я ее испугалась, думала Стелла. Грудей я голых не видела.
Помреж уселся на решетку и углубился в созерцанье собственных галош, Мередит зажег сигарету, запустил горелой спичкой в темный угол и закрыл глаза. Стелла поняла, что ее наружность на обоих не произвела положительного впечатления.
