— Нет, правда, вы плачете что ли? Не может быть! Ха-ха! Вы плачете? Плачете?
— Да! Да! — взревел я. — Плачу и буду плакать еще и еще, раз вас так это радует!
— Вовсе не радует, — смутилась она. — А то, что хихикаю, так это нервное. Честное слово, никогда не видела плачущего мужчину.
— Поживете с мое и не такое увидите, — заверил я.
Она удивилась:
— С ваше? А сколько вам?
— Сорок пять.
Остроносенькая отшатнулась:
— Надо же, никогда бы не подумала! Сорок пять, это полный завал! Считай — одна нога в могиле!
И тут же начала меня успокаивать:
— Но не расстраивайтесь, беда, конечно, но… Кстати, давно хочу вам сказать: вы очень красивый мужчина. По таким просто плачет! Плачет Голивуд!
Я посмотрел на нее, как на врага народа, а она всплеснула руками и затараторила:
— Когда вы прошли мимо нашего столика, я обмерла и глазам своим не поверила. У вас профиль — зашибись! Вам, наверное, надоели такие признания. Нас, красивых, и хвалят, и хвалят, и хвалят, и льстят, и льстят, и льстят. Представляю сколько вы наслушались за свои сорок пять, если я, в свои двадцать восемь уже насмотрелась…
— Послушайте, — возмутился я. — Что у вас за рот?
— Рот? А что мой рот?
Она испугалась, извлекла из сумочки зеркальце и начала себя изучать, приговаривая:
— Что у меня за рот? Рот как рот.
— Это вам так кажется, — просветил я ее, — он же у вас не закрывается.
— Ну да, — согласилась она. — Как у любой нормальной женщины.
И тут же меня упрекнула:
— Уж в свои сорок пять могли бы знать. Повидали, наверное, на своем полувеку.
И она игриво подмигнула. Захотелось ее побить, но я сдержался. Остроносенькая же нахмурилась и спросила:
— Почему вы так нелюбезны?
Меня прорвало:
— Потому что у меня одни неприятности от вас. Зачем вам понадобилось пить коньяк? Он же был для меня предназначен. Что мне делать? Не знаю теперь! Где еще я найду себе яду? Так все удачно складывалось, так мне повезло, этот флакон появился в моей жизни фантастически вовремя, словно по заказу. Моя мать… Все же она молодчина! Она меня породила, она же меня и…
Остроносенькая слушала с большим интересом, но в этом месте перебила:
— Я вас не понимаю. Совсем. Вы говорите загадками. Не могли бы выражаться ясней?
— Ясней? — вспылил я. — Куда уж ясней. Бокал пустой видите?
— Вижу, — кивнула она.
— Знаете что там было?
— Коньяк.
— А какой коньяк, знаете?
— Знаю, неплохой. Там был очень неплохой коньяк, — заверила она.
— Ха! Вот она, ваша ветреность! Одним махом выдули! Где я теперь такой возьму?
— О, боже, да здесь же и возьмете, — воскликнула она, утомленно закатывая глаза. — Не надо делать трагедию. Если хотите, сама вам куплю.
Я схватился за голову:
— Вы, девушка, не догадываетесь, как бессовестно поступили со мной: отняли у меня то, что достать не так просто. А мне это нужно позарез!
Остроносенькая разволновалась:
— Ничего не понимаю, что вы так разошлись, ведь там был всего лишь коньяк…
— Да-а, — завопил я, — там был коньяк! И не он один! Не хотел вас огорчать, но вынужден сообщить: вы без спросу выпили мой последний флакон, единственный…
И тут до меня дошло: она же отравилась! Только что отравилась! Вместо меня!
Катастрофа!
Глава 4
— Катастрофа! — завопил я, вскакивая со своего места.
— Да-да, — озабочено согласилась остроносенькая, тоже поднимаясь из-за стола и глядя куда-то поверх моей головы глазами, наполненными ужасом. — Именно так: катастрофа! Видите? Он вернулся и не один. Ничего, не бойтесь, он просто хочет, чтобы я отдала ключи, а дружки с ним для понта, для страха. Хочет ужаса на нас напустить. Ничего, я все улажу. Я сейчас. Я быстро.
И она унеслась с немыслимой скоростью.
— Постойте, — закричал я, — постойте! Вам нужно срочно к врачу! Вас еще можно спасти! Наверное…
Но она не слушала, быстро удаляясь. Естественно, я погнался за ней, но официант решительно преградил мне дорогу:
— Прошу вас немедленно заплатить.
Я воскликнул: “Мне некогда!”, — собираясь его оттолкнуть и догнать девицу, но не успел: руки мои уже безжалостно крутили.
— Заплачу! Заплачу! — мгновенно согласился я и вынужден был вернуться к столу.
Там вступил в объяснения с администратором ресторана. Он настойчиво подозревал меня в воровстве и мошенничестве, требовал паспорт и убеждал, что за это надо платить втройне, я же настаивал на своей порядочности, осторожно намекая, что воры и мошенники как раз он и его хозяин — цены меню тому подтверждение. В конце концов вмешалась охрана и предъявила неопровержимые доказательства моей вины: свои кулаки. Я вынужден был показать им и паспорт, и свои права. И платить согласился…
Когда было уплачено по счету и сверх него, я вздохнул с облегчение и собрался отправиться в погоню за остроносенькой, но в этот момент зазвонил мой сотовый.
Он так редко звонит, что я даже не сразу понял — официант мне подсказал:
— Кажется, это из вашего кармана.
— Это копейки пищат, — ядовито заметил я, — плачут по тем купюрам, которые вы из меня вытряхнули.
С этими словами я прижал трубку к уху и рот мой раскрылся сам собою. И было от чего: гнусный, с противной блатнецой голос снова изрек:
— Ну ты попал, козлина! Ну ты попал!
— Простите, не понял, — начал было я, но в трубке раздались гудки.
Я растерянно уставился на официанта.
— Похоже, это не ваш день, — сказал он, сочувственно пожимая плечами.
Видимо, все мои неприятности отразились на моем лице. Думаю, выглядел я достаточно жалко, раз даже официант, этот бандит с большой дороги, меня пожалел. От таких, как я, камни стонут: еще со старыми неприятностями не успел разобраться, а уже новые назревают. Интересно, почему я козлина и куда я попал? Или на что?
Так, кажется, принято выражаться в наши дни.
Однако ломать голову над абстрактными проблемами было некогда, надо было остроносенькую спасать. Я вылетел из ресторана — она стояла на другой стороне улицы и, оживленно жестикулируя, беседовала со своим горилоподобным другом, за спиной которого маячили гиганты еще похлеще. Один из них столбенел и держал в руках мобильный, видимо собираясь отправить его во внутренний карман пиджака. Судя по всему, остроносенькая сообщала нечто ошеломительное, раз так застыл тот, с мобильным.
Одержимый желанием спасти несчастную, я, не раздумывая, бросился под колеса первого попавшегося автомобиля. Это был “Мерседес”.
— Куда прешь, козлина! — раздалось, заглушая визг тормозов.
