в больнице. Я, вооруженная знаниями, полученными от Маруси, с помощью продуктов без труда получила все интересующие меня сведения. Клавдия еще жива, но в очень тяжелом состоянии. Ее пытаются спасти.
Мы помчались в реанимационное отделение.
Когда я в коридоре, с криком «упала с балкона», схватила за грудки первого попавшегося мне доктора, дверь палаты интенсивной терапии открылась, и вышедшая медсестра сообщила, что больная экзетировала.
— Что сделала больная? — нервно спросила я доктора.
— Экзетировала, — ответил он, старательно отдирая мои руки от воротника своего халата. — Умерла.
— Умерла?
Я отшатнулась, словно меня ударили. Я уже слишком плохо соображала, чтобы понимать происходящее.
— Какая больная? — сквозь странный гул спросила Нелли. — Та, что упала с балкона?
— Аааааа… — (Что за жуткий вопль? Мой крик?) Да, это Клавдия. Погибла моя Клавдия. Чудачка Клавдия. Инопланетянка Клавдия. Она умерла, а всем хоть бы что. Ходят, живут…
Такого потрясения я не испытывала со времени смерти моей бабушки. Я куда-то рвалась и что-то кричала. Меня хватали за руки и тащили. Падали на меня и кружились белые двери, колпаки-халаты, казенные стены. Мир лихорадочно двигался и молчал. Или я оглохла? Я вопила и не слышала своего голоса.
Слезы лились потоком и жгли лицо.
Очнулась я дома, в своей постели. Рядом Нелли, усталая, постаревшая.
— Слава богу, — облегченно вздохнула она. — Уже думала, ты никогда не проснешься — такую дозу они тебе вкатили там, в реанимации. Если бы не я, там бы ты и осталась.
— Нелли, неужели Клава умерла? — жалобно проскулила я.
— Да, — с гримасой боли кивнула Нелли. Я заплакала. Я не знала, что делать с той болью, которая поселилась в груди. Эта боль завладела всем моим телом, ломала его, выкручивала, выжимая последние капли жизни.
Лишь сейчас я осознала тяжесть утраты. Лишь сейчас поняла, чем была для меня Клавдия. Она была моим ребенком, моим странным, непонятным ребенком. Я учила ее своим глупым мудростям, старалась контролировать каждый ее шаг, берегла ее хилое здоровье. Я замучила ее своими суждениями обо всем на свете, поэтому она скрывала от меня этого Диму. Я просто не давала ей жить.
— Клава, Клава, прости меня, — приговаривала я сквозь слезы.
Нелли нахмурилась.
— Прекрати сейчас же, — приказала она. — Ты ни в чем не виновата. Это судьба.
— Ты же не веришь в судьбу. Она посмотрела на часы.
— Верю, но у меня мало времени…
— У тебя нет времени, у тебя есть Санька. Ты счастливая. А кто теперь у меня?
Нелли внимательно всмотрелась в мои глаза. Лицо ее исказилось болью. Болью за меня.
— У тебя есть я, — с нежностью сказала она. — Есть мой Санька… Алиса, Маруся и толпы мужиков которые без ума от тебя и твоей фигуры. Не капризничай. Ты же сильная.
Я кивнула, прислушалась к себе, но силы не почувствовала. Боль — да. Одиночества — сколько хочешь, а силы нет, ну ни грамма.
— Клавдия хоронила меня… Господи, теперь я понимаю, почему она призналась Алиске. Какая я жестокая. Я заставила ее пройти через этот кошмар. Она же думала, что я умерла. Ненавижу себя!
Я была безутешна. Отчаяние достигло того предела, когда хотелось разбить что-нибудь или нанести себе вред. Что угодно, лишь бы заглушить ту, душевную, боль. Я представляла страдания Клавдии и жалела ее, и кляла себя. Я считала себя убийцей. Стоило мне прийти хотя бы на полчаса раньше, и моя сестра была бы жива. Всего каких-то полчаса.
Я плакала, металась. У меня опять началась истерика. Нелли давно пожалела, что не оставила меня там, в реанимации. У нее уже не было сил.
Потом пришли Маруся с Акимом. Они отпустили Нелли к Саньке. Аким сел рядом, положил теплую руку на мой лоб и принялся рассказывать притчи. Я слушала и не слушала.
— Я убила ее, убила, — рыдая, бормотала я.
— Однажды некий торговец отправил слугу на базар за покупками, — прикрывая мне рот свободной ладонью, сказал Аким, — а слуга тут же воротился и, дрожа от страха, сообщил, что толкнула его в толпе какая-то старуха. Он обернулся и увидел: стоит перед ним Смерть. Она посмотрела в его глаза и погрозила пальцем. «Сжалься надо мной, хозяин, дай поскорей коня. Я поеду в Самару и спрячусь от Смерти» — взмолился слуга. Торговец сжалился и дал коня. Слуга поскакал прочь — только пыль столбом. Я разрыдалась еще горше.
— Я убила ее, убила.
Аким опять прикрыл мой рот ладонью, произнес «тес» и продолжил:
— Несколько часов спустя торговец сам отправился на базар и там среди толпы тоже увидел Смерть. Подошел к ней, спросил: «Скажи, зачем ты утром напугала моего слугу?» — «Что ты? Я вовсе не пугала его, — отвечала Смерть. — Просто удивилась, увидев его здесь, в Багдаде. Представь себе мое изумление — у меня же сегодня с ним встреча в Самаре».
Не знаю, что случилось со мной, но после этих слов я почувствовала усталость и заснула. Я спала долго, очень долго и видела ужасные, жуткие сны, такие сны, что, стань они явью, и смысла нет просыпаться.
— Как хорошо, что это только сны, — сказала я себе, проснувшись.
Я не подозревала тогда, как страшна та действительность, которая называется недалеким будущим. Уже потом, вспоминая этот день, я думала, что, несмотря на гибель сестры, вполне могла считать себя счастливой. Это звучит цинично, но дальнейшие события ввергли меня в такой ад, что все предыдущее показалось легким шлепком судьбы.
Похороны Клавдии состоялись в Питере. Нина Аркадьевна рыдала, но в обморок не падала. Сильная женщина. Мне пришлось ее зауважать.
Вячеслав Анатольевич находился в прострации и, похоже, ничего не понимал. Денис был неестественно бледен и рассеян. Он ходил за мной тенью и постоянно спрашивал: «А? Что?» Я тоже плохо соображала. Это, некоторым образом, спасло меня от нападок Нины Аркадьевны. Я слушала и не слышала их.
— Лучше бы умерла ты! — с ненавистью бросила она мне в лицо, когда мы возвращались из колумбария. — Ты не уберегла Клавочку! Ты, притворщица и аферистка! Почему умерла не ты?
Услышав эти слова, Денис обомлел. Я видела, что ему стыдно за мать, но перечить ей он не решился. Он любил ее, любил покойную Клавдию, любил меня и не знал, как примирить нас друг с другом и со страшной бедой.
— Прости, если можешь, — шепнул он, поддержав меня под руку.
— Ерунда, — устало бросила я, — все ерунда. Клавдию не вернуть, вот что больно.
Я захотела домой и сразу же после поминок уехала первой «стрелой». Нина Аркадьевна отправила со мной Дениса. Вопрос собственности стоял отдельно от ее горя.
— Поживешь в Москве, — приказала она сыну. — Нельзя бросать без присмотра квартиру.
— Страшно туда идти, — признался он мне уже на московском перроне. — Там слишком много воспоминаний. Это тяжело.
Я вошла в его положение и содрогнулась. Действительно, пребывать среди вещей Клавдии, в ее доме, источающем флюиды ее существования, — жестокая пытка. Денис слишком чуткая натура, чтобы не чувствовать, как медленно уходит из вещей жизнь его сестры, как неприлично касаться того, что она хранила от чужих глаз. И можно ли вообще заходить туда, куда хозяйка никого не пускала?
Можно, раз она умерла, но не такому человеку, как Денис.
— Пойдем ко мне, — предложила я. Он грустно покачал головой.
— Не могу. Обещал матери.
— Но Клавдия не одобрила бы твоего поступка. Ей было бы неприятно, что кто-то был в ее квартире без нее.
