— Да.
— Почему?
— Мы с мистером Хейвудом решили, что так будет лучше.
— «Мы с мистером Хейвудом», — повторил Куинн. — И давно вы спрашиваете у Джорджа советы?
— Разве вас это касается, мистер Куинн?
— В каком-то смысле да.
— В каком же?
— Хочу побольше узнать о сопернике, потому что я к вам тоже неравнодушен.
Она саркастически хмыкнула.
— Благодарю, мистер Куинн.
— По крайней мере, я вас развеселил.
— Нет. Напрасно вы меня считаете наивной и падкой на лесть. Неужели вы думали, что я настолько глупа? Неужели вы думали, что я…
— Перестаньте, — твердо сказал он.
Она замолчала от удивления.
— Мое дело сказать, миссис О'Горман. Можете не верить, можете возмущаться, сути дела это не меняет. Если хотите — забудьте.
— Давайте забудем оба… Итак… О чем мы говорили?.. Вы непредсказуемый человек, мистер Куинн.
— Непредсказуемых людей нет, — отозвался Куинн. — Надо просто подумать немного и предсказать.
— Пожалуйста, не будем говорить о себе… Честно говоря, вы меня сбили с толку, и я теперь не знаю, что делать.
— Только не ходите за советом к Джорджу. Он вам не помощник. Это была его идея — сжечь письмо?
— Нет, моя. Он согласился, потому что считал письмо розыгрышем или злой шуткой. Он его не воспринял так серьезно, как я.
— Кто его написал, миссис О'Горман?
Она подставила лицо солнечным лучам и на секунду зажмурилась.
— Подписи не было, а почерка я не узнала. Оно было от человека, который утверждал, что убил моего мужа пять лет назад, в феврале.
Куинн знал, что, если он скажет хотя бы одно слово сочувствия, она разрыдается.
— Откуда оно было отправлено? — спросил он.
— Из Эванстоуна, штат Иллинойс.
— А содержание?
— Этот человек писал, что у него рак легких, он недавно об этом узнал и перед смертью хотел бы очиститься от греха.
— Он описал, как произошло убийство?
— Да.
— И указал причину?
— Да.
— Почему он это сделал?
Она снова зажмурилась, теперь страдальчески, и медленно покачала головой.
— Не могу… Я не могу вам сказать. Мне стыдно.
— Но вам не было стыдно показывать письмо Джорджу Хейвуду?
— Мне был необходим совет опытного человека.
— Джон Ронда тоже опытный человек и к тому же — ваш друг.
— И к тому же, — с иронией сказала она, — редактор местной газеты и неисправимый болтун. В отличие от него мистер Хейвуд умеет держать язык за зубами. Я не сомневаюсь в его порядочности. Кроме того, мистер Хейвуд знал моего мужа и мог… мог… дать оценку обвинению, которое против него выдвигалось.
— Этот человек обвинял вашего мужа?!
— Да. В ужасном поступке… Я ему, конечно, не поверила. Никакая жена не поверила бы такому о своем муже, и все-таки…
Голос ее, который и так уже перешел в шепот, угас окончательно.
— Вы поверили, миссис О'Горман?
— Видит Бог, я не хотела. Но довольно долгое время перед смертью мужа я чувствовала что-то темное между нами, хотя и притворялась, что все в порядке. У меня не было сил зажечь свет и посмотреть, что в этой темноте. А когда я получила письмо, то свет зажегся. — Она потерла глаза, словно пыталась стереть воспоминания. — Мне стало так страшно, что я позвонила Джорджу Хейвуду. Не стоило этого делать, но я была в панике. Я должна была поговорить с человеком, который знал Патрика и работал с ним. С мужчиной. Мне непременно нужно было спросить у мужчины…
— Почему?
Она горько усмехнулась.
— Женщин легко обмануть, даже умных. Особенно умных, наверное. Мистер Хейвуд приехал немедленно. К тому времени я, кажется, уже двух слов связать была не в состоянии. Он вел себя очень спокойно, хотя тоже был взволнован.
— Как он отнесся к письму?
— Сказал, что его нельзя принимать всерьез. После каждого убийства находится душевнобольной, утверждающий, что его совершил он. Он, конечно, прав, но в письме было что-то до ужаса настоящее и горькое. И если человек, который его послал, сумасшедший, то болезнь не отразилась на его памяти — все детали сошлись — и на способности излагать мысль на бумаге.
— Так часто бывает.
— Я не исключила возможности, что Патрик жив и сам его написал. Но тогда получается слишком много расхождений. Во-первых, это не его стиль. Во-вторых, на конверте было написано: Калифорния, Чикото, миссис Патрик О'Горман. Не мог же он забыть название улицы и номер дома! В-третьих, почерк не его. Патрик был левша и писал с сильным наклоном влево, а в письме наклон вправо, и почерк неустоявшийся, как у школьника. Но самое главное — Патрик не мог обвинить себя в этом. Никакой мужчина не написал бы такого о себе.
— Этот человек утверждал, что хорошо знал вашего мужа?
— Нет. Он его в тот вечер видел впервые. Бродяжничал, жил на реке. Когда началась буря, решил укрыться в Бейкерсфилде, это дальше по дороге. Вышел на шоссе и стал голосовать, и Патрик посадил его, а потом… Нет, нет, не верю!
Но Куинн знал, что она верит, и никакие слезы не в состоянии этого смыть. Она плакала почти беззвучно, спрятав лицо в ладонях. Слезы просачивались между пальцами и стекали за обшлага холщовой куртки.
— Миссис О'Горман, — сказал он, — Марта. Послушайте, Марта. Хейвуд, наверное, прав, это письмо садистская шутка.
Она подняла голову и с отчаянием посмотрела на него.
— За что меня можно так ненавидеть? — Ее голос дрожал от детской обиды.
— Больной человек может возненавидеть любого, и без всякой причины. Каков был тон письма, что в нем главное?
— Горечь и сожаление. И страх, страх смерти. И ненависть, но не ко мне, а к себе, за то, что он сделал, и к Патрику, за то, что он заставил его сделать.
— Он обвинял вашего мужа в непристойных намерениях, вы это хотите сказать, Марта?
— Да, — еле слышно выдохнула она.
— Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его в полицию?
— Я должна была его уничтожить ради детей, себя и… да, ради Патрика тоже. Неужели вы не
