– Секретарша предупредила, что ты занят. Это верно?
– Да, верно.
– Чем же?
– Размышляю.
– Неужели... О, Джилл, перестань. Перестань волноваться из-за вещей, с которыми ничего не поделать.
– У меня сейчас больше поводов для волнения, чем до сих пор.
– Почему? Что-то произошло? – Она прошла через комнату и положила руки на его плечи, хрупкие и сутуловатые. – Джилл, милый. Расскажи мне.
– Эми не была дома той ночью, в воскресенье. Руперт вернулся домой один. Каждое им сказанное слово – ложь.
– Не могу поверить... Откуда ты знаешь?
– Додд обнаружил это.
– Ему можно верить?
– Больше, чем Руперту.
Он нетерпеливо повел плечами под ее объятием. Она отступила, и ее руки беспомощно повисли. Мысли всплыли на поверхность мозга, уродливые, острозубые, словно барракуда, вылезающая из засады водорослей и щелей: 'Я не жалела бы, если б она никогда не вернулась домой, никогда не вернется домой, никогда не объявится здесь'.
– В субботу они вдвоем уехали из Мехико-Сити, – заговорил Джилл, – с билетами до Сан-Франциско. Их багаж был зарегистрирован и прибыл. Но – без них. Они высадились в Лос-Анджелесе. Багаж не был затребован до воскресного вечера.
– Что это доказывает?
– Доказывает то, что я заподозрил с самого начала: все рассказанное Рупертом – куча вранья. Эми не приехала домой в воскресенье вечером, не взяла свою собачонку. Руперт не отвозил ее ни на какую станцию, не она пила виски из стакана со следами губной помады...
– Как ты можешь быть так уверен? Представь себе, что они высадились вдвоем в Лос-Анджелесе и пересели в другой самолет, который летел сюда, все еще вместе.
– Зачем было останавливаться в Лос-Анджелесе без всякого багажа? Мужчина, путешествующий в одиночку, мог бы. Ни одна женщина не стала бы. – Он замолчал, снова протер глаза. – Есть доказательство тому, что Руперт давал ей наркотик, чтобы сделать ее более управляемой.
– Давал ей наркотик? Боже мой, безумие, чистое безумие!
– Мне сдается, – тихо сказал Джилл, – ты предпочла бы верить, что я безумен, чем в то, что Руперт развратен. Разве не так, Хелен?
Внезапно и тяжело она оперлась о стол.
– Я не говорила, что ты безумен. Безумны некоторые твои идеи.
– Ты убеждена, сознайся, что я вроде бы заклинился на Эми и, значит, не могу спокойно оценить факты. Согласись, Хелен. Ты так думаешь уже давно, подкидывая намеки, делая выводы. Не стесняйся, говори прямо.
Ее рот двигался осторожно, словно загнанный в западню зверек пробовал выбраться оттуда:
– Я не верю ни в то, что ты безумен, ни в то, что Руперт развращен.
– Хочешь угодить и нашим и вашим?
– Хочу быть в стороне и благоразумной.
– Ты в стороне – это уж точно. Я знаю, ты уже давно такая во всем, что относится к Эми, да и ко мне тоже.
Она чувствовала, как слова кипят в горле, словно щелок. Но, проглотив их, сказала спокойно:
– Я не могу быть в стороне от тебя, Джилл, ты отлично знаешь. Но это не значит, что я должна соглашаться с тобой всегда и во всем. Тебе не нравится Руперт и никогда не нравился. Мне он нравится.
– Почему? Потому что женился на Эми и освободил нас от нее?
В этом была доля правды.
– Я думала, он станет для нее хорошим мужем. И он стал, до тех пор пока...
– Пока. Да, это весьма широкое понятие.
– Ах, Джилл, перестань. Не делай вид, будто я защищаю Руперта от тебя.
– Ты защищаешь его не от меня, а наперекор фактам. От фактов. Слышишь?
– Наверно, весь дом тебя слышит.
– Плевать!
Они свирепо воззрились через стол друг на друга. Но глубже чем гнев, Хелен чувствовала облегчение. 'Хорошо, что он орет. Зато не выглядит таким уязвленным. Он борется, а не сидит склоня шею, словно перед гильотиной'.
