бесплотными тенями. Более того, я, как дисциплинированный ведомый, могу слепо следовать сквозь ночь за своим ведущим. В таких случаях я делегирую все полномочия, всецело полагаясь на него и отключая свободу воли. Одного его присутствия достаточно для того, чтобы у меня появилась твердая уверенность, что со мной не может случиться ничего дурного. В тех случаях, когда ведущим был Эрик, мы могли часами кружить в машине по совершенно незнакомым мне местам, очутиться в чистом поле далеко за городом или на минус третьем этаже подземного гаража — я не видела поводов испытывать малейшее беспокойство. В конце концов, так было даже лучше: я бы чувствовала себя менее уверенно в более спокойной обстановке. Не самое приятное воспоминание оставил мне один марокканский ресторан, располагавшийся в полуподвале неподалеку от площади Мобер — далеко от привычных нам кварталов и в стороне от наших традиционных маршрутов. Каменный свод нависал над столами и низкими диванами. Было немного холодно. Мы ужинали вдвоем. Моя блузка была расстегнута, юбка задрана. Всякий раз, когда официант или тот, кого я принимала за хозяина заведения, входил для перемены блюд, Эрик тянулся ко мне, одной рукой углубляя импровизированное декольте и погружая вторую под юбку. Более, чем рваные, пунктирные прикосновения мужчин, принявших молчаливое приглашение моего спутника, я помню их тяжелый, мрачный взгляд. Я положила конец наэлектризованной атмосфере всеобщего ожидания, засунув член Эрика в рот. Возможно, я сделала это исключительно с целью укрыться от всепроникающей нелюбезности хозяев и мне в голову не пришло ничего лучшего… Мы раскланялись, не окончив трапезы. Может быть, рестораторы испытывали трудности с привычной клиентурой? Действительно ли Эрик хорошо знал заведение? Не переоценил ли он наши способности, а заодно и их возможности? Томительное ожидание страшило меня куда больше, чем, скажем, внезапное появление отряда гусар летучих с елдой наперевес. В компании Эрика меня никогда не покидало ощущение, что первый встречный-поперечный, совершенно незнакомый человек, повинуясь какому-нибудь незаметному невооруженным взглядом знаку, мог запросто задрать мне юбку и отыметь не сходя с места. Мысль о том, что у этого правила могут быть исключения, даже не приходила мне в голову, а Эрик мнился кем-то вроде вселенского паромщика, цель которого состояла не в том, чтобы перевезти меня на землю обетованную, а обеспечить универсуму — в порядке очереди — доступ к моему влагалищу. Отсюда и мое смущение в тот вечер.
У меня никогда не было причин опасаться грубости или жестокости в моих путешествиях по сумрачным землям сексуальных миров, населенных народами, чьи внешние признаки принадлежности к той или иной социальной группе снивелированы сексуальным эгалитаризмом. Напротив, там я нередко была окружена заботой и вниманием, которые не всегда выпадали на мою долю в привычных координатах бинарных отношений… Что до «страха перед блюстителем порядка», то он у меня начисто отсутствует. Во- первых, я испытываю по-детски безграничное доверие к способностям своего партнера в каждом конкретном случае контролировать ситуацию и обеспечивать безопасность — следует отметить, что со мной действительно ни разу ничего не случилось. Во-вторых, я устроена таким образом, что, очутившись перед лицом более или менее сурового контролера, требующего предъявить в трамвае билет, который я не могу найти, потому что засунула его не в тот карман, я способна изведать чувство острейшего стыда и почувствовать себя навеки опозоренной, в то время как, будучи застигнутой в голом виде в общественном месте и уличенной в грехе эксгибиционизма и нарушении нравственности, я не испытала бы ничего, кроме глухой досады. Дело в том, что во втором случае арестованное представителями власти тело принадлежало бы мне в той же степени, что и тело, насаживаемое на члены призрачных фигур в ночном Булонском лесу, то есть в очень малой степени. Меня в этом теле почти что и нет, а есть только оболочка, маска, пустой сосуд. Отрешение, беззаботное беспамятство, берущее начало в свойственных мне в вопросе совокупления — как, впрочем, и в других вопросах — качествах постоянства и железной решимости, связанных в свою очередь с описанной выше диссоциацией личности; здесь возможны два варианта развития событий: либо сознание тонет, поглощенное несгибаемой силой намерения, и, как следствие, не в состоянии более обеспечивать необходимую для оценки происходящего дистанцию, либо, наоборот, отдав бразды правления физиологическому автоматизму, сознание растворяется в небесной вышине и теряет с происходящим всякую связь. В такие моменты ни один объект внешнего мира не в состоянии каким бы то ни было образом воздействовать ни на мое тело, ни на тело моего партнера, потому что кроме занимаемого этими телами в данный момент пространства никакого внешнего мира не существует. И в этом пространстве тесно! Сношающимся в общественных местах расслабляться не приходится. Им приходится максимально вжиматься друг в друга.
В мире найдется не много мест, которые могут сравниться с музеями по количеству запретных зон, сжимающих пространство: дверей, куда нельзя входить, и произведений, к которым нельзя приближаться. Посетитель прокладывает себе путь со смутным ощущением, что рядом живет своей жизнью невидимый, но наблюдающий за ним параллельный мир. Короче говоря, Генри, я и наш приятель Фред воспользовались предоставившейся нам редчайшей возможностью и проникли через оставленную кем-то в углу одного из гигантских залов парижского Музея современного искусства приоткрытую дверь в какую-то каморку, забитую — вероятно, временно — всяческим невообразимым хламом. От пустого в это время дня зала нас отделяла тонкая перегородка. Далеко мы не полезли, во-первых, оттого, что решение действовать было принято очень быстро, не раздумывая, а во-вторых, потому, что все вокруг было завалено всякой всячиной. Несмотря на это, я, уже будучи распяленной между юношами в виде буквы «Г», смогла заметить лучик света, пробравшийся в помещение в щель оставленной нами приоткрытой двери. Несколько минут спустя они поменялись местами и вскоре кончили: один в рот, другой во влагалище. Кто-то из них — не помню точно кто — время от времени переставал шуровать членом, чтобы немного меня подрочить, в результате чего я так разошлась, что занялась этим самостоятельно, чем и довела себя в конце концов до оргазма. К тому времени я уже проглотила сперму того, что разрядился мне в рот, и он благополучно ретировался, дав мне возможность сполна вкусить радость собственного оргазма, в то время как второй, стремительно обмякающий, член все еще скользил где-то во влагалище. Этот эпизод вызвал к жизни небольшую дискуссию относительно моего мастурбационного метода, в течение которой я, в надежде вызвать удивление аудитории, поведала о том, что в более спокойной обстановке способна испытать два или даже три оргазма подряд. Слушатели подняли меня на смех и, пока не торопясь заправляли рубашки в брюки, растолковали мне, что для женщины это самая что ни на есть естественная вещь. Выйдя вновь на божий свет, мы обнаружили, что музей по-прежнему тих и пуст, и продолжили осмотр. Я кочевала от одной картины к другой, бегала от Генри к Фреду с различными комментариями, и посещение выставки сделалось тем более приятным, что все вокруг было пропитано атмосферой тайных конспиративных связей, установившихся между мной и моими компаньонами, с одной стороны, и между мной и местом — с другой.
Темная каморка, тело, преломленное между двух тел, взгляд, падающий отвесно вниз и стекающий по столпам ног, — я была вставлена в идеальную раму. Я убеждена, что сам факт сужения поля зрения является довольно примитивным методом продуцирования чего-то вроде магического заклятия, отводящего от меня всякую опасность, отвращающего все, что может меня потревожить, и отстраняющего все то, что я, по тем или иным причинам, в данный момент не желаю принимать во внимание. Тело мужчины образует стену, и то, что находится за его пределами, недоступно глазу, лишено качества реальности: вот я, как тогда в музее, стою согнувшись на втором этаже магазина садомазохистских товаров на бульваре Клиши — по странному стечению обстоятельств в этот раз тоже в какой-то подсобке, — упираясь смятой щекой в живот Эрику, поддерживающему меня за плечи, в то время как хозяин магазина резко насаживает мою задницу себе на член. Прежде чем занять исходную позицию, я успела заметить, что хозяин садо-мазо бутика был маленький, кряжистый человек с короткими ручками, однако, как только он исчезает из моего поля зрения, образ блекнет, истончается и рассеивается без следа до такой степени, что я обращаюсь не к нему, а к Эрику с просьбой снабдить член презервативом. Просьба приводит хозяина в замешательство, он некоторое время роется в коробках и доверительно сообщает нам приглушенным голосом, что опасается появления супруги. Несмотря на значительный диаметр его инструмента, который должен был бы с заметным усилием протискиваться в узкий проход, все время совокупления он оставался на небольших глубинах, так и не сделав решительного погружения. За сценой, едва уловимо нахмурившись, наблюдает молодая девушка с отрешенным выражением лица, свойственным наемным работникам при исполнении служебных обязанностей. Время от времени мы встречаемся взглядом. У меня появляется ощущение, что я гляжу со сцены в зрительный зал, на мрачную, насупленную зрительницу, ожидающую действия, которое все никак не начнется, отделенная от нее мерцающей стеной пустоты. В некотором смысле, отражаясь от ее
